— Я их сжёг, — выпаливаю правду. — После того, как Женя закрыла меня в кабинете. Чтобы если сесть за решётку, то хоть с законченным делом. Думал, что успею уйти с ними и разобраться потом, но… Кто-то появился не вовремя.
И нет, я не перекидываю всю вину на неё. Но, кажется, Каролина сама накручивает себя.
— Это из-за меня? — спрашивает неуверенно, потеряв весь запал.
— Нет, не бери в голову, — отмахиваюсь. — Ты ела?
Последний вопрос вылетает неосознанно. Я спрашиваю его каждый день на автомате. Вижу её и первая мысль: съела ли она сегодня хотя бы проклятый йогурт.
— Тебя волнует только это? — голос надрывается. В уголках глаз начинают скапливаться ненавистные мне слёзы.
Сдерживаюсь, чтобы не подойти. Еле-еле. Но чувствую, мой ручник медленно сам спускается вниз, давая мне волю сделать несколько шагов вперёд.
— Тебя обвиняют в убийстве, которого ты не совершал, а всё, что волнует, ела ли я? — первые слёзы скатываются по щекам, и я, сжимая челюсти, плюю на всё. Отталкиваюсь от подоконника и в одно движение оказываюсь рядом.
Обхватываю её и прижимаю к себе, ощущая подрагивающее тело.
Сейчас она в обычных босоножках, даже не на каблуках, и еле достаёт мне до подбородка, которым утыкаюсь в её макушку.
Обнимаю и, наконец, чувствую спокойствие за последние несколько дней. Вдали от неё необычно. Вот тебе на… Привязался. Недели — то не прошло. Или прошло? Я перестал считать время.
— Меня не посадят, — отвечаю стойко. — Существенных доказательств нет. Но продержать могут долго. Женя — не последний человек, и сейчас её словам верят больше, чем мне. Она уверена, что это сделал я. Ты ведь не давала показаний?
Каролина не отстраняется, но не обнимает. Держит на моей груди ладошки, сжимая майку. Качает головой и поднимает на меня свой заплаканный взгляд.
— Нет, — шмыгает носом. — Папа подсобил. Я была не уверена в собственных мыслях, поэтому… Не стала ничего им говорить. Просидела эти дни дома, считая тебя убийцей. Ты же псих. Ненормальный. Вечный манипулятор. Кто тебя знает?
— Спасибо за комплименты, — улыбаюсь, но улыбка тут же сползает с лица. — Но вернёмся к другому.
Обхватываю её лицо двумя ладонями и смотрю в голубые глаза.
— Мне нужно, чтобы ты сказала на суде, что видела, как он оступается и сворачивает себе шею. Если будет хоть один настоящий свидетель, дело рассмотрят быстрее.
— Мне надо солгать? — это невинное лицо сводит с ума.
— Да, Лина. Сможешь?
Она опускает взгляд вниз и поджимает губы. Не уверена. Понимаю.
— Это тяжело, — соглашусь. — И хоть ты полный придурок, не хочу, чтобы попал за решётку.
Хочу ударить её по заднице. Опять оскорбляет, хоть и делает это слишком мило и невинно.
— Я верю, что ты не убивал… — замолкает, борясь с собственными мыслями. — Ты не такой. Поэтому… Тогда и не стала ничего говорить полиции. Боялась сказать что-то не так. Но теперь… Я помогу, потому что верю — ты этого не делал.
Хочу улыбнуться, но не могу. Только перемещаю ладони на её голову, шею, и оставляю их на лопатках.
— Всё будет нормально, — шепчу ей в макушку. И хоть она ненавидит меня, рад, что сейчас на моей стороне.
Внезапно голос охранника вырывает из нашего маленького мирка.
— На выход. Время.
Киваю и отстраняюсь.
Каролина растерянно поправляет сумку и поднимает на меня свой взгляд.
Хочу поцеловать её. Дико. Страстно. Как люблю. Но нет, не сейчас. Лучше отпустить, иначе я промучаюсь всю ночь.
— Иди, — она кивает и идёт на выход. И всё. Дальше тишина. Ни прощаний, ни подбадривающих слов.
Потому что оба знаем — завтра увидимся снова.
Глава 37
Сижу и тереблю в пальцах оторвавшуюся пуговицу. Жду её. Время тянется мучительно медленно и мне хочется уйти отсюда. Оказаться в одной квартире с Каролиной, вдохнуть её запах и хорошенько…
Нет, просто бы её увидеть.
Слушание начинается через десять минут.
Мне выдвигают обвинение, с которым я не согласен, жду развития судебного процесса. Свидетелей вызывают по одному. Приплели даже Матвея. Лучший друг потерпевшего.
Тот рассказывает общеизвестные и ничего не несущие факты и удаляется.
Женя, как только что потерявшая мужа жена, ревёт, рассказывая о произошедшем.
Зачем-то говорит о том, что я стоял над телом Андрея, злорадствуя.
Пф, что только не выдаст женский мозг в истерике.
А ведь на месте преступления нашли предположительную вещь, на которую наткнулся Коршунов. Поскользнулся, упал.
И версия вполне проста, что он сделал это самостоятельно, но… Женя почему-то так не считает.
Ладно, я-то знаю, что выберусь отсюда. Обязательно. Но желаю сделать это как можно быстрее. Мне совсем не по душе здесь находиться. Да и работа встанет без моего руководства, а там ещё и брат с родителями приехать хотят…
Везёт, что пока этому делу не дают огласки. И, надеюсь, не будут.
Спустя бесконечно долго я, наконец, вижу ту, кто поможет мне быстрее выбраться отсюда. Ту, кто доверился мне, несмотря на то, что всё показывает обратное.
Только вот её вид… Напрягает.
Бледная, расстроенная. Сжимает край толстовки. Что? Толстовки? Она ведь их не носит.
Волосы распущены и чуть неряшливы. Не бывает такого. Она всегда укладывает их, выпрямляет. Даже если прядь ляжет не так — сразу это исправляет, а тут…
Выглядит подавленной.
Из-за того, что придётся солгать суду?
Она такая. Врать не любит, но я на неё надеюсь. Хоть и неприятно смотреть на то, как она терзает себя.
Наблюдаю за каждым её шагом. Неуверенная. Ломается на части? Это тяжёлый выбор.
И она это чувствует, знает: кусает губы, теребит кофту. Волнуется. Но почему не смотрит на меня?
Это начинает напрягать ещё больше.
Идёт вперёд, глядит под ноги. Слежу за её движениями и не могу понять, в чём дело.
Когда подходит на место свидетеля, опускает взгляд зашуганного котёнка вниз.
Испуг? Вина? Что она сейчас чувствует?
Не понимаю.
Слушаю вопрос, заданный ей и перестаю дышать.
Лина мне не нравится. Может не выдержать, расколоться. Тогда она сама же создаст себе проблемы за дачу ложных показаний.
И не зря у меня такое предчувствие.
Потому что мотылёк открывает рот и говорит фразу, шокирующую меня:
— Я ничего не видела.
