Я: «Да, они у меня, но я сейчас убегаю в музей, поэтому придется тебе зайти за ними позже».
Он: «Ты поговоришь с мистером Уоллесом о выставке?»
Я: «Ага!»
Он: «Удачи!»
Ежегодная выставка, которую мистер Уоллес устраивал, чтобы привлечь средства для музея, была для меня превосходной возможностью, не только чтобы показать свои работы, но и, если повезет, продать что-нибудь. Была только одна сложность: участники должны быть старше восемнадцати. Но на моей стороне было искусство, дар убеждения и симпатия мистера Уоллеса. Все должно было получиться.
Три
С хранилищем в художественном музее была только одна беда: мистер Уоллес занимался накопительством и даже не подозревал об этом. Он берег все: идентификационные комплекты, программы, все до единой декорации в память о прошедших выставках и показах. Комната трещала по швам. Прошло уже около года с тех пор, как любовь к искусству привела меня сюда, но заниматься уборкой помещения мне еще не доводилось. И, если мои глаза не врут, другие работники сказали бы то же самое. Хотя они, кажется, и не жаждали внести свой вклад. Всю нудную работу вешали на самого нового сотрудника. То есть на меня. Ассистенты водили экскурсии, Тина продавала билеты, а Ральф, охранник, никогда не променял бы свой значок на тряпку. В общем, состояние хранилища было естественным следствием многолетней заброшенности.
Свою миссию я начала с сортировки бумаг и, как только музей закрылся для посетителей, вытащила ящик с ними в коридор.
По моему замыслу вещи раскладывались в три стопки: «точно выброшу», «еще подумаю» и «оставлю».
Спустя какое-то время мистер Уоллес заглянул справиться о делах, и во мне проснулось опасение, что стопка «точно выброшу» заметно поредеет.
– Что это здесь?
Мистер Уоллес был очень далек от моего представления о типичном хранителе музея. Не скажу, что часто представляла хранителей музеев, но у меня они всегда были одеты со вкусом. Мистера Уоллеса же, в его дешевом великоватом костюме и с зачесанными назад седыми волосами, можно было спутать с каким-нибудь торговцем подержанных машин. Но искусство одеваться было единственным, которое ему не удалось постичь. К тому же, сам по себе он был славным.
– Просто стопки. Навожу здесь порядок, – сказала я, глядя на него снизу вверх.
– Почему три?
Я сняла пару бумаг из стопки на выброс.
– Обратите внимание на дату. Вы же не станете снова использовать постеры пятилетней давности? Поэтому они отправляются в «стопку, от которой мы точно избавимся». Здесь «стопка, у которой есть шанс», – я кивнула на стопку по центру, – а вот эта – «оставить».
Он ткнул ногой первую горку.
– Я храню не бумажки, а идеи – только они того и стоят.
Я достала телефон.
– Тогда мы можем фотографировать декорации. – Я достала телефон и сделала первый снимок. – И они останутся у вас в телефоне или на компьютере.
– Отличная идея, Эбби, – кивнул он, – я знал, что не зря принял тебя на работу.
– Забавно. Советую поостеречься, я почти готова записать вас в участники того шоу про барахольщиков
[6], а вы вряд ли готовы к такому потрясению.
– Ты ведь не поступишь так со мной.
Я улыбнулась, и он ушел. По графику этим вечером работали только мистер Уоллес, Ральф, Тина и я, но Тина убежала сразу после закрытия музея, и теперь я безраздельно властвовала над просторным коридором.
Разрешение мистера Уоллеса фотографировать накопленное и выбрасывать его пошло на пользу моей стопке «мусора» – с каждой минутой она становилась все больше.
В промежутке между снимками я переписывалась с Купером:
Он: «Где ты?»
Я: «Разве я не говорила? В музее».
Он: «До сих пор?!»
Я: «Я только приступила. А ты где?»
Он: «Встречаю малышку-сестру после урока музыки».
Я: «Вообще-то я знаю имя Амелии. И в четырнадцать она уже не такая малышка».
Он: «Знаю. Наша девочка растет. Ты уже поговорила с ним?»
Я: «Он будет податливее, когда приберусь еще немного».
Он: «Думаешь с такими прекрасными работами тебе еще нужно подкупать кого-либо, чтобы попасть на выставку? По-моему, твое искусство говорит само за себя».
Я: «Взятка еще никогда не была лишней».
Он: «Просто попроси его!»
Попроси его. «Попроси его», – говорила я себе, пока раскладывала стопку ненужных бумаг по двум огромным мусорным пакетам. Пока выносила пакеты в мусорные контейнеры. И я собиралась пойти к нему, поэтому на обратном пути забрала из машины свое внушительное портфолио. В основном там были фотографии работ, потому что носить с собой большие полотна было непросто, но нашлась и пара оригиналов поменьше. Альбом открывала любимая картина дедушки, и при взгляде на нее я не смогла сдержать радость.
Мистер Уоллес сидел в кабинете, склонившись над ежедневником. Кабинет, к слову, мог потягаться с хранилищем в количестве бумажных кип на столе, непригодных мольбертов у стены и мусора в углу, явно готового к побегу из урны. Хранитель музея поднял глаза на меня. Я все еще стояла в проходе.
– Идешь домой?
– Да, но сначала хотела обсудить с вами июльскую выставку. Ту, что в конце месяца.
Его взгляд остановился на большой папке в моих руках.
– Я принесла некоторые образцы работ, – сказала я, опустив папку перед ним.
– Эбби, ты же помнишь о возрастном ограничении? Кроме того, у меня и так предостаточно заявок. – Он открыл ящик стола и достал пачку бумаг. Хотел звучать убедительнее, наверное.
– Я тоже хотела бы предложить свою кандидатуру.
– Только совершеннолетние участники. – Он опустил палец на случайную сточку в документе.
Значит, пришло время моей тщательно отрепетированной речи.
– Сэр, по-моему, искусство не знает возрастных ограничений. Микеланджело было шестнадцать, когда он создал «Мадонну у лестницы». Пикассо приняли в именитую школу в возрасте четырнадцати лет. А Сальвадор Дали впервые представил работы на публичной выставке в свои пятнадцать. И я не пытаюсь поставить себя в ряд с такими дарованиями, просто хочу сказать, что способности – не возраст, а значит, не должны быть критерием отбора.
– Вижу, ты работаешь над домашним заданием.
