Немногим ранее она прислала мне сообщение, и сейчас, вспоминая его, я улыбнулась.
Лейси: «Удачи. Помни: судьбоносный поцелуй».
Сейчас в музее было почти пусто, но скоро двери распахнуться для посетителей. Я сверилась с часами. Без пятнадцати семь. Пятнадцать минут. Я сказала Куперу подождать до восьми и надеялась, что он не забыл. Маме так будет лучше. Я отправила ему сообщение, просто чтобы подстраховаться. Из-за строгого предписания избегать Купера последний раз мы обсуждали с ним порядок действий неделю назад за молочными коктейлями при Айрис.
Слабая боль давила мне на затылок и поднималась к вискам. Я молилась, чтобы она не усилилась.
У других участников было по два или три помощника, которые развешивали и перевешивали картины и подписи. Я сложила руки на груди, потом в очередной раз разгладила платье. Мама помогла мне уложить волосы в свободный пучок, но стратегически оставила пару локонов вдоль лица.
Я развернулась и поправила одну из подписей: «Дерево жизни». Конечно же, это был рисунок дерева. На неделе я придумала названия для них всех. Купера на дюнах я назвала «Бесстрашный». Прожектор со сцены превратился в «Новый ракурс». Для рыбы из спа я выбрала название «Искаженный». И, наконец, рассвет. По какой-то причине эта картина символизировала для меня все то новое, что я попробовала с Купером за последние несколько недель. Появление жизни. Эта картина стала моей любимой, в частности, потому, что именно то утро было моим любимым. Мне очень понравилось сидеть там и впитывать происходящее. Поэтому я назвала рассвет «Сердечным списком».
Мне не терпелось показать свои картины людям. Особенно не терпелось показать маме картину с театром. Она будто бы предвещала сегодняшний вечер. Наконец-то мама увидит меня в свете прожектора.
Мистер Уоллес заканчивал последний обход. Он спрашивал всех художников, нужно ли им что-то. Мне эта процедура была не в новинку. Хотя я еще ни разу не была по другую сторону. Когда подошла моя очередь, он пожал мне руку. Сегодня вид у него был на удивление собранным. На нем был темный костюм, не такой свободный, как обычно. И новая стрижка на седых волосах добавляла ему особого шарма.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он у меня.
– В предвкушении.
Его глаза перебегали с одной моей картины на другую.
– Удачи, – пожелал он.
– Спасибо.
– Советую спрятать телефон. Постарайтесь вести себя максимально профессионально.
– Да, я так и собиралась сделать. Спасибо. – Я вернула телефон в сумочку, а ее поставила на стул за ширмой, которую приготовила для мамы. В подсобном помещении я нашла очаровательную разрисованную ширму и решила, что она станет идеальной защитой для мамы, если ей захочется сбежать и перевести дыхание.
Секунду спустя двери открылись, и люди начали прибывать. Они ходили по музею и смотрели на картины. Смотрели на мои картины. Я надеялась, что не стану скакать от перевозбуждения.
* * *
В какой-то момент в поле моего зрения неожиданно попало знакомое лицо.
– Эллиот! – вскрикнула я. Мы не общались с тех пор, как я рассказала ему о Человеке-Дереве.
– Я не ожидал увидеть твои картины сегодня на выставке, – признал он.
– Я не была уверена, что пройду.
– Ты прекрасно выглядишь.
– Спасибо. – Я отошла в сторону, чтобы не загораживать картины.
– Они великолепны, Эбби.
– Спасибо тебе. – Он шагал от одной к другой, а я – следом за ним. – Ты когда-нибудь показывал свои скульптуры на выставках?
– Нет. Но стоило бы. – Он остановился у картины с рассветом. – Мне нравится этот переход от холодного к теплому.
Приятно было разговаривать с ровесником, который что-то смыслил в искусстве.
– Много людей уже подходило? – спросил он.
– Я видела, что несколько заинтересовались. Обычных зрителей было много.
К слову о зрителях, с иголочки одетая пожилая пара прошла мимо Эллиота к картине с рассветом. Некоторые ценители ходили по выставке молча, и было волнительно не знать, нравятся им мои работы или нет.
– Невероятно, правда? – заговорил Эллиот с мужчиной, потому что тот стоял ближе к нему.
– Это абстракция или реализм? – поинтересовался мужчина.
– Это работа на стыке двух направлений.
Мужчина что-то проворчал. Наверное, ему не нравились эксперименты с классическими формами. Потом они двинулись вперед.
– Он ничего не понимает, – прошептал Эллиот.
– Ничего страшного. Искусство субъективно, это и делает его прекрасным, – сказала я. – У нас у всех свои критерии хорошего и плохого.
– Хорошо сказано.
Я отвернулась от картин и осмотрелась еще раз. Мои ноги меня убивали.
– Ты случайно не встречал мою семью или Купера где-то здесь?
– Где-то здесь?
Я улыбнулась.
– Нет, в «Макдональдсе» неподалеку. Конечно, здесь.
– Нет, не встречал. Хочешь, я сделаю круг, может быть, найду их. – Он указал на второй этаж, где расположилась вторая половина выставочных работ.
– Нет, все нормально. Они меня отыщут, как только доберутся.
– Тогда я пойду дальше. Посмотрю на других художников.
– Конечно, иди. Расскажи потом, что понравилось тебе больше всего, я тоже взгляну.
– Но ведь искусство субъективно, Эбби. Тебе самой нужно выбрать любимое. – Он подмигнул мне.
Я подтолкнула его вперед, на что он ответил улыбкой через плечо. А я осталась ждать на месте. После того, как еще три группы людей прошли мимо моей экспозиции, я не удержалась, достала телефон из сумки и разблокировала экран.
Телефон показывал половину девятого. Всего полтора часа до закрытия. У меня было три пропущенных звонка, все с домашнего номера. И ни одного от Купера. Я снова написала ему сообщение:
Я: «Ты где?! Мама с дедушкой ждут!»
Я открыла приложение «Найди друга» и попыталась определить его местоположение, но телефон отвечал «недоступно». Так случалось, только если телефон выключен или разряжен.
Я быстро набрала домашний номер. Дедушка ответил после второго гудка.
– Где Купер? – спросил он.
– Я не знаю. Я звоню тебе, чтобы спросить.
– Он не приезжал, – сказал дедушка.
– Как мама?
– Она в порядке, но ей намного лучше, когда все идет так, как она рассчитывала.
– Я знаю. В пятницу вечером Купер болел. Вчера утром он сказал, что чувствует себя лучше, но с тех пор мы с ним не разговаривали. Вдруг ему стало хуже?
