– Верно, и мы здесь собрались, чтобы отпраздновать твой невероятный успех. Так давайте праздновать.
К тому моменту, как официант вернулся с заказом, мы уже погрузились в обсуждение побед Уэллса-младшего. И меня переполняла благодарность за то, что Купер так точно понимал, что мне нужно.
* * *
– Эбби зовет меня в гости, – сказал родителям Купер, когда они оплатили счет, и мы все встали из-за стола.
– Да? – Как вовремя я об этом узнала. Честно говоря, сейчас мне хотелось как можно скорее добраться домой и свернуться под одеялом. Последние несколько дней я справлялась с мыслями о мистере Уоллесе и выставке, отодвигая их в дальний (или хотя бы в какой-нибудь) угол, но мое признание снова ослабило это защиту. Я опять возвращалась к его словам и, вопреки своей злости и внутреннему протесту, верила им.
– Да.
– Ты помнишь, к которому часу должен вернуться домой, – сказал его отец, беря своих дам под руки и направляясь к выходу из ресторана.
– Купер, я устала. Давай поговорим об этом завтра? – попросила я на полпути к двери.
– Не-а. Нам нужно поговорить сейчас. Я вижу, что тебя это беспокоит. Давай же, пойдем. – Он повел меня на улицу.
– Конечно, меня это беспокоит, но я в порядке. Переживу. Лучше возьмем по кусочку чизкейка. – Я остановилась у освещенной витрины и начала глазами поглощать превосходные десерты.
Купер остановился сбоку.
– Кажется, у них нет малины с белым шоколадом.
– Значит, я попробую что-нибудь новое.
– Ты никогда не пробуешь что-нибудь новое. Стоит тебе найти «то самое» – и тебя не оторвать.
– Как же ты прав, Купер, как же ты прав.
Он окинул меня косым взглядом, словно подозревал, что речь шла не о чизкейке. И в этом он тоже был прав.
Он махнул головой, сопроводив это движение легким смешком, схватил меня за руку и потащил за собой из помещения. Мне всегда казалось, что его рука – теплая и слегка грубоватая – идеально помещается в моей.
Машина ждала меня на парковке перед рестораном, но Купер прошел мимо нее прямо к пирсу. Должно быть, он понял, что я больше не буду сопротивляться и – к моему глубокому разочарованию – отпустил руку.
Когда полтора квартала были позади, он сказал:
– У меня для тебя кое-что есть.
– Правда? Что? – Сердце, совершенно мне не подвластное, начало биться сильнее.
Он достал белую салфетку из кармана и протянул ее мне. Пришлось проглотить свою досаду.
– У меня уже есть твой номер, – напомнила я.
– Как смешно. Это номер Эллиота. Не благодари.
– Ты по-прежнему воображаешь себя купидоном?
– Я превосходный купидон.
– Эллиот дал мне свой номер еще полгода назад. Но все равно спасибо. – Я знала, что еще тогда была ему интересна, и все равно сама свела общение к нулю после пары эсэмэс. Я засунула салфетку обратно Куперу в карман и пошла вперед. Ступая на пирс, я замедлила шаг, чтобы не споткнуться о покореженные доски.
Купер догнал меня.
– Ты когда-нибудь звонила ему?
– Мы переписывались какое-то время. Я не хочу отношений, Купер.
– Ты когда-нибудь рассказывала мне о нем?
– Наверняка да.
Он хмыкнул.
В конце пристани я облокотилась о деревянные перила и опустила глаза вниз. На первый взгляд океан всегда казался черным как ночь, но, стоило присмотреться, и промежуток между горизонтом и береговой линией начинал переливаться таким количеством оттенков, что мои руки так и чесались взяться за кисть.
– Поговори со мной, Эбигейл. Ненавижу, когда ты держишь все в себе. Что произошло? Ты сказала, что мистер Уоллес рассматривал тебя как вариант. Что он сказал на самом деле?
– Что у меня нет души.
– Он сказал, что ты андроид?
Я сложила руки на перекладине и со стоном опустила на них лоб. Запах соли, рыбы и водорослей проникал во все поры.
Купер погладил меня по спине.
– Он сказал, что ты бездушная? Что он имел в виду?
– Он сказал, что в моих работах нет глубины. Что они плоские. Что он ничего не чувствует, глядя на них.
– Ах, так это он андроид. Теперь понял.
Я еще сильнее вжалась в перила.
– Нет, серьезно, он не знает, о чем говорит.
«Разве? – хотела я сказать. – Ты мог бы сказать то же самое. Когда ты смотришь на меня, тебе тоже не хватает этого фрагмента. Фрагмента, который пробуждал бы в тебе какие-либо чувства».
Я слегка повернула голову, чтобы увидеть Купера.
– Пока мой папа на войне, мама дома страдает агорафобией. – Еще нельзя было забывать о неразделенной любви на фоне всего этого. – И это я ничего не смыслю в глубоких чувствах?
– Смыслишь. – Купер захихикал, а мое сердце громко отозвалось на этот звук.
Я снова застонала и вернула голову в прежнее положение. Прежде чем он снова нарушил молчание, несколько волн успели обрушиться на сваи.
– Твоя мама не страдает агорафобией.
– Я знаю. Но кажется, будто она стремится к этому. Ей все хуже.
– Хуже в каком смысле?
– Раньше она гуляла. Теперь я даже не могу припомнить, когда она в последний раз вообще выходила из дома. Ей нужны друзья. Когда-то это помогало справляться с переездами.
– Наверное, мама может пригласить ее на обед. Я попрошу ее.
Мне даже не пришлось говорить что-либо, хватило и взгляда, чтобы Купер понял, насколько смешно звучит его предложение.
– Ты права, – сказал он. – Не лучший вариант.
– Все нормально. В августе вернется папа, и ей полегчает.
– Твой папа возвращается в августе?
Меня очень грела эта мысль. И август был не за горами.
– Да, уже не терпится. Хотя он пропустит шоу. Точнее, пропустил бы. Теперь уже не важно.
– Может быть, ты неправильно поняла мистера Уоллеса.
– Ну, нет. Он выразился предельно четко. Даже слишком. Вообще-то, все это были его слова. Ни эмоций, ни глубины, ни души. Все они.
– Это жестоко.
Это и в самом деле было жестоко. Я определяла себя через искусство. Оно было единственным, что давалось мне хорошо. Единственным, за что, как мне казалось, меня любили люди. И теперь меня лишили даже этого. В ресторане мне удалось сдержать слезы, но сейчас я вот-вот была готова заплакать.
– Это всего лишь мнение одного человека, Эбби.
– Он доктор гуманитарных наук. Он хранитель музея. И он единственный человек поблизости, который мог бы помочь мне с выставкой. А мне нужен был этот опыт. – От волнения дышать становилось все труднее. Комок в горле с каждой секундой становился все больше, но я старалась прогнать это чувство.
