— Ты б лучше куртку надела! — привалился к стене коридора свёкр.
— У меня попа мёрзнет, — не стала я юлить со словами. Наличие ребёнка в доме дает карт-бланш на расширение словарного запаса всякими там уменьшительно-ласкательными суффиксами и словечками.
— Не поздно будете?
Это уже вопрос, который требует серьезный ответ.
— У нас же дневной сон!
Это я сказала Вербову, когда мы договаривались о времени. Он ещё мягко намекнул, что пока мы едем из Павловска к кошкам, Люба прекрасно выспится в машине.
— А вообще не знаю… — И я действительно не знала. — Может, нам вечером кошек покажут. Я позвоню. Ну, мы гулять!
— Не до ночи только!
Это была шутка, но я с трудом сумела на неё улыбнуться и подтолкнула ребёнка к двери. Не капризничает — да это не ребёнок, а подарок небес. Только мне, а не Вербову.
Он встречал нас у машины. В наброшенной на плечи толстой куртке. Синей. Темно. Под цвет глаз. И был без шапки. Наверное, только что вылез из машины. Я шла медленно, а Люба быстро. Слишком — на площадку так не скачет! А мне бы ещё лишнюю секунду взять на размышление над тем, что сделать и что сказать. Нет, именно сделать… Протянуть руку? Крепкое мужское рукопожатие. Но я не мужик. И даже не деловой партнёр.
— Ну, будем знакомиться…
Для меня даже «привет» пожалели. Сразу присел подле Любы и протянул руку.
— Гриша.
И схватил ребёнка за руку. Даже потряс. Сколько серьёзности! А я с серьезным видом раскланивалась с соседкой. Краснея. Да, ребёнку дядя в разы интереснее его машины, а тут наоборот — машина на первом плане. И почему мне становится стыдно за чужие мысли?
— Твой новый, что ли? — бросила соседка, хотя могла бы промолчать.
Новый? Будто я кавалеров как перчатки меняю! Меня после развода никто и никогда ни с кем не видел. Что за наезд? Или это сделано нарочно, чтобы испортить мне малину? Дебильная человеческая зависть?
Сработало — Вербов на мгновение вскинул на нас глаза, но, к счастью, ничего не ответил соседке, а, к несчастью, что-нибудь про меня да подумал… Черт, ну кто за хлебом субботним утром ходит?!
— А я тебя знаю, — Люба быстро переключила внимание Вербова на себя.
Тебя? Ну вот что значит отсутствие в жизни ребёнка воспиталок с именем и отчеством! Но мне бы заранее напрячься по иному поводу… Знает?
— Ты — гад, который не бог…
Вербов глаз не поднял. Мои, наверное, сейчас из миндалевидных сделались круглыми. Мамочки родненькие…
— Это кто же меня так называет? Мама?
У мамы затряслись ручки.
— Люба…
Я, наверное, слишком тихо позвала дочь — голос пропал. Или Вербов слишком шумно поднял ее на руки. Это ещё зачем? Для допроса!
— И тетя Лия.
Боже… Хорошо, что пуховик расстегнут… Что я молчу? А что — я могу вырвать у него ребёнка?
— Знаешь, Люба, твоя мама может меня так называть, потому что знает меня…
Что он несёт… У меня в ушах звенит…
— А для тебя я пока побуду Гришей, ладно? Ты же меня ещё не знаешь. Вот узнаёшь, составишь своё собственное мнение и решишь, гад я или нет. Уговор?
Это для кого речь сейчас была?
Он, не спуская ребёнка с рук, запихнул Любу на заднее сиденье, точно мешок картошки. Благо дверь открыл заранее.
— Куртку снимай. Здесь жарко, — и начал сразу командовать.
На улице тоже жарко… И стало ещё жарче, когда Вербов захлопнул заднюю дверь, отрезав меня от ребёнка и от всех путей отступления
— Что стоишь? — И действительно, что это я стою? Лучше бы села, пока коленки не затряслись. — Особое приглашение надо?
О Боже, откуда у него взялся вдруг такой низкий голос?
— Я хочу с ребёнком сесть. Можно? — почти пропищала я.
— Нельзя! — отрезал хозяин авто. — У меня кресло посередине стоит. Не поместишься с краю. Давай сюда пуховик!
Он стащил его с меня рывком, и я отпрыгнула от Вербова, как от горячей сковородки. Он обошёл машину и бросил нашу верхнюю одежду с другой стороны автокресла, а я решила обойти Мерседес спереди — не спеша, чтобы рассвирепевший ГАВ успел вернуться к водительской двери. Сейчас, разбежалась… Он никуда не ушел и даже распахнул передо мной дверь. Я села, и он шарахнул ей, как пощёчину дал.
— Ты в порядке? — обернулась я к Любе не для того, чтобы проверить ремни безопасности, а чтобы самой не сидеть пристегнутым истуканом.
— Она в порядке. Я не первый день ребёнка пристегиваю.
Да, не в порядке сейчас только я!
Вербов взялся за свой ремень. Я дернулась назад и напоролась на его руку — или он специально выставил ее. Специально, потому что гад — ущипнул в бок и довольно чувствительно! Я с трудом не ойкнула. Встретилась с ним взглядом — синее стекло, голубой экран, а на нем бегущей строкой: Ну что, получила? За дело!
Да, его задело… Только бы Степановой наш недоанглийский боком не вышел… От гада всего ожидать можно! Он у нас как бог! Божок, кровожадный!
Глава 3.2 “Переписка по собственному желанию”
И в машине, и в парке я чувствовала себя третьей лишней. Эти двое болтали, будто были знакомы вечность. Мой ребёнок не застенчивый от слова совсем. Как заговорила в полтора года, так и не умолкает. Но с посторонними тетями и тем более дядями она не общается. Откуда тогда такое доверие к гаду? Что он сделал такого, чего я не заметила? Кажется, не давал ребёнку никакого сладкого подобрина. Наверное, мы с дедом надоели Любе до чертиков. Или орешки у гада оказались заколдованными, потому что скормил он их не белочкам, за которыми они так и не угнались, а ребёнку.
В парк Люба входила за ручку со мной, а на входе взяла за руку Вербова и не отпускала от себя. Или он — ее до конца прогулки. Я лишь белым пятном маячила на горизонте, думая свою невеселую думу. И Степановой не напишешь — шухерись. Никто ж не знает, что я с Вербовым. Вернее, что Вербов с моей дочкой. А я — с его курткой. На детской площадке он сунул ее мне в руки и ускакал.
Я и не знала, что девчонки те же мальчишки, только в юбке… На зиму в штанах. Они умудрились все лазалки в округе пройти. Конечно, дед Любу не поднимает — грыжа. Мне не особо-то и дотянуться. А ребёнку, оказывается, надоело пресмыкаться по качелькам, ей летать охота… Да что это я, к собственному ребёнку ревную? Или собственного ребёнка к несобственному папе?
И не успела я это подумать, как проходившая мимо старушка выдала:
— Всем бы таких пап…
Да, всем… Пап! Кому-то вершки, а кому-то начальники… Гады!
— Мы устали и хотим есть, — вырос передо мной синеглазый гаденыш.