— Одно можешь разбить, — Гриша скосил в мою сторону глаза и подмигнул.
— Я не хочу ничего бить, — отвечая, Люба даже малость надулась. Ага, решила, что ее, как и мать, посчитали безрукой.
Я сжала пальцы до боли, до хруста… Или это снова дрожал под весом моих страхов тонкий защитный морозовский лед. Нет, это хрустнул под ногами маленький осколок и намертво завяз в капроне… Но я сдержалась, не вякнула даже проклятье — не надо еще сильнее смущать ребенка: будто ругая за то, что не весь сор за матерью вымела. Но вынуть осколок незаметно от Вербова не получилось. Он резко опустил Любу на стул — да, заставил ее на нем стоять. И шагнул ко мне.
— Допрыгалась?
Ах, какое замечательное слово он выбрал… Как всегда… Да, допрыгалась за разбивание свадебных сервизов!
Теперь на стуле сидела и я — хорошо, не стояла, хотя так бы Вербову не пришлось наклоняться, чтобы стянуть с меня колготки. Лучше бы сказал словами — я совершенно не поняла его намерений, а потом отпираться стало поздно, но я всеми силами старалась скрыть охватившую меня дрожь от быстрого, совсем неласкового прикосновения мужских пальцев к коже горячего бедра. Это уже было, утром, когда я глотала голодные слюни, глядя не на дымящуюся чашечку с кофе, а на подающего ее мужчину. Вылезая из теплой постели, Гриша накинул только халат, прямо на голое тело — завтрак до душа; может, у него так и заведено, а не сделано исключение для меня…
— В душ по очереди, — сверкнул он тогда морскими глазами. — Иначе Любу заберём только второго января.
Я тяжело сглотнула. Так же, как он. Темнота спальни не помешала мне запомнить его тело, изучив на ощупь. Халат теперь не помеха моему шальному голодному воображению. И даже ребёнок не помеха, как выяснилось.
— Гриша, что ты делаешь?
Я смотрела, как мусорное ведро сожрало колготки. Он не понял вопроса. Ещё бы! Даже не посмотрел, пошла ли по стопе стрелка. Что делать? Привыкать к такому отношению к вещам? Или наоборот отучать его, приучая к строгой экономии. Ага, той, которую господин Вербов проповедует в офисе. Явно три месяца копил мне на новые колготки!
— Они были целые… Наверное…
Я же под его тяжелым и жарким взглядом разваливалась на дольки, как мандаринка. Новогодняя — наполняя дом дурманящим запахом и пачкая руки соком. Только бы он ко мне не подошёл!
— Покажи Любе комнату!
О, да… Спасительная мысль! Уйдите! Оба… Мне нужно успокоиться, мне нужно собраться, мне нужно научиться дышать с тобой одним воздухом…
— Гриша… — я молила и взглядом, и голосом, а он молчал и смотрел на мои стиснутые голые коленки.
О чем думал? О том же, о чем и я… О том, чего не будет… Пока… Пока ребёнок не освоится в новом доме. Люба чутко спит. Очень. И она не поймёт… почему мама вдруг спит не в своей кровати. Сказать, что у Гриши нет в доме третьей? Но ведь это правда…
Я не заметила, как они ушли. Вдвоём. Взявшись за руки. Мысли не собрались, а силы окончательно сбежали. Я сидела и смотрела на злополучное ведро. Ты так же безразлично пожрешь и меня со всеми моими принципами.
Наконец я поднялась и нашла на стеклянном чайнике кнопку. Наверное, он тоже управляется с телефона, но айфон лежал на столешнице чёрным безмолвным прямоугольником. Мне тоже никто не звонил. Как странно. Точно по мановению волшебной палочки о нас вдруг забыли. Весь мир забыл.
Глава 6.3 "Здесь или не-здесь, вот в чем вопрос"
— Лиза, она спит.
Это не вопрос. Это утверждение Гриши. Он стоял в дверях детской комнаты, а я лежала скрючившись на ковре. В ушах все еще стоял Любин крик. Нет, она произнесла просьбу тихо, но слова оставались криком маленькой души:
— Мама, не уходи!
И мама не ушла. Осталась подле кровати, в которой лежал огромный лев. Любаша вцепилась в него, не понимая, что места для мамы тогда не будет. Это понимала мама, и мое сердце не находило себе места. За что страдает мой ребёнок? За меня… За мое удовольствие…
Я не просто закрыла глаза — я зажмурилась, чтобы не разреветься от обиды на несовершенство этого мира.
Кто знал, что так будет… Я любила твоего отца, и Кирилл любил меня. И ты, ты помешала нашей любви… Но я выбрала тебя. Нет, что я вру? Я поверила бабушке Тане, что все у нас с Кириллом будет хорошо. Наивная… Наивная дурочка. А кто я сейчас? Взрослая дура! Не могу сдержать слез ни при ребёнке, ни при мужике.
Я отвернулась от кроватки и свернулась калачиком, надеясь, что детская поза сказочным образом вернёт меня в беззаботное детство, где все решают взрослые. Правильно решают…
— Спит? — я подняла голову и потёрла глаза.
Пусть думает, что я сонная, а не зареванная. Но я плакала — не сдержалась. Какая же после этого я сильная женщина?
— Лиза, пошли…
Да, за этим он и пришел: чтобы забрать меня от дочки, которая умоляла не оставлять ее одну. Так и думала, что добавит — снова одну, две ночи подряд. Нет, Любаша слишком мала, чтобы играть словами, но взгляд у нее был красноречивее любой обвинительной речи.
До чая они с Гришей не вылезали из комнаты, и я не поднималась на второй этаж специально. После ужина я с трудом открестилась от купания Любы в детской ванне, в которой обнаружилось такое количество игрушек, точно мне предлагали купать младенца. Я не промолчала, и Гриша немного обиделся. А когда я заикнулась про его неугомонный шоппинг, почти выплюнул мне в лицо, что все эти игрушки принадлежали его дочери — пока дочь еще была его. Я опустила глаза, решив, что самое верное будет просто промолчать. Илону мать увезла от отца, кажется, в три года… Тогда все понятно с игрушками…
Я не закрыла дверь в детскую — я не могла еще назвать эту комнату Любиной — не потому что хотела, чтобы Гриша пошел следом, а потому что боялась, что даже самый тихий щелчок дверью будет ему сейчас самой звонкой пощечиной. Я все думаю о себе, а мне бы подумать об отце, которого лишили любимой дочери. Пусть девочки не похожи внешне, но они обе девочки и маленькие — не верю, что Гриша, хотя бы на пару секунд, не представляет на месте Любы свою Илону. Никогда не поверю… Но должна поверить в то, что он желает моей дочери самого лучшего. Ну, не скажу же я ему прямо — что, раздевшись перед ним сама, все еще не могу раздеть перед ним Любу: он ей не папа, пока еще не папа…
В окружении игрушек Любаша немного оживилась и вместо того, чтобы после умывания залезть в постель, принялась ползать в пижаме по ковру и показывать мне игрушки.
— Люба, уже поздно. Посмотри, как жалобно и сонно глядит на нас Лева… Иди к нему. Он без тебя не уснет…
А без меня не уснет Гриша. Если он не превратился в ГАВа, у которого еще придется просить прощения. Но я попрошу — я была не права. Нам всем троим тяжело, больно и страшно начинать жить вместе. А мы начали? Или это все еще новогодний сон? Сколько не были б волшебны такие сны, наступает момент пробуждения в реальность.
