— Пирамиды видны с крыши, — Недолго же он сумел не мешать. — Хочешь подняться?
Она кивнула. Куда угодно, только вон из вашей спальни, мистер Атертон!
— Вот. Последствия кошачьей работы.
Он протянул ей блокнот с ее портретом, сделанным ручкой. Когда успел! Только теперь у нее была плотная челка, а волосы едва доставали до плеч.
— Вылитая Нен-Нуфер, верно?
На его губах играла прежняя наглая усмешка.
— Да, прическа египетская. Но с чего вы взяли, что Нен-Нуфер похожа на меня?
— А то нет? — Реза улыбался в открытую. — Все девочки в нежном возрасте пишут романы про себя. Не думай, что мальчики чем-то отличаются в этом от девочек. Только девочки чаще оставляют все свои фантазии бумаге, а мальчики могут пожертвовать и телом, — и он коснулся дырки в мочке. — Так и не заросли. Правда, порой девочки делают еще большие глупости ради правдоподобного описания, верно?
Сусанна не могла понять, что струится у нее по спине: вода с волос или же ледяной страх.
— Идем смотреть на пирамиды?
Реза вновь улыбался и приглашающе протягивал руку. Желает проверить, насколько мокрая у нее ладонь? А то не знает! И все же она пошла с ним в коридор и вверх по лестнице. На втором этаже он, извинившись, шагнул в комнату за углом, и до Сусанны тотчас донесся его повышенный голос — кто же собеседник: брат или мать. Мать… Она вышла за ним, опустив голову, и начала молча спускаться по лестнице, а Реза толкнул дверь в другую почти что с криком.
— Я тебе сказал не лезть! — с братом он отчего-то перешел на английский — такая привычка у них или же фраза предназначалась и ей.
Реза вновь взял ее за руку и поднял еще на пролет до очередной двери, которая вывела их на крышу.
2.11 "Арабские страсти"
На улице оставалось душно, но мокрые волосы и присутствие Резы холодили лучше всякого бриза. Они находились выше крыш остальных домов, но громады пирамид все равно едва проступали из темноты.
— По правде сказать, их лазерное шоу пустая трата времени…
Это намек про завтрашний вечер? Нет, мистер Атертон, если есть хоть какая-то возможность сбежать от вас, грех ей не воспользоваться.
— Я не могу пропустить все экскурсии, — Сусанна побоялась добавить "из-за вас", но Реза явно понял и облокотился на перила в двух шагах от нее. И что дальше? Может, прямо в лоб спросить, когда он отвезет ее обратно в Каир?
— Этот дурак велел матери приготовить тебе комнату, но я думаю, ты предпочитаешь, чтобы я отвез тебя в отель, так ведь?
Пауза слишком многозначительная, но и ее не довольно, чтобы восстановить дыхание, потерянное за время произнесения им фразы.
— Я хочу в отель, потому что мы общаемся с сестрой по Скайпу.
— Боюсь, к тому времени она будет уже спать. Пока ты все не съешь, мать тебя не отпустит.
Так дайте уже съесть, и я помчусь прочь из вашего проклятого дома! Можно ведь не говорить словами, можно ведь в моих глазах прочитать это. А, мистер Атертон? Каким иероглифом мне надо написать на лбу, что вы меня конкретно достали?!
— Сестра не ляжет спать, пока не удостоверится, что со мной все в порядке.
Пока со мной все в порядке, мне нужно от вас избавиться.
— Прежде чем ей показываться, все же приведи в порядок волосы. To, что я нарисовал, это оптимальный вариант, и завтра мы этим займемся с самого утра, чтобы успеть до светового шоу.
Это вопрос или утверждение? Сусанна попыталась пригладить волосы — в мокром виде выстриженная прядь не торчала.
— Сусанна, волосы отрастут. Это не то, что нельзя изменить. Не следует так расстраиваться. Обещаю, завтра ты с удовольствием будешь смотреть на себя в зеркало. У меня есть хороший парикмахер. А, пришла, посмотреть на дела лап своих?
Кошка медленно двигалась по перилам. В тусклом свете фонаря оценить ее красоты не получилось, да и она сиганула вниз, как только Реза протянул к ней руку.
— Кошки меня с детства не любят, — усмехнулся он, глядя вниз в темноту сада. — И я их, впрочем, тоже. Одна преследовала меня все детство. Всякое утро, как я открывал дверь в сад, она сидела на дорожке и глядела на меня. Я закрывал дверь, считал до десяти, открывал дверь снова, и дорожка оказывалась пустой. Я смертельно боялся этой кошки. Так продолжалось несколько лет, и я решил, что поборю свой страх, если подружусь с ней. И однажды я открыл дверь с твердым намерением не закрывать, но дорожка оказалась пустой. Кошки не было. Зато по дорожке от ворот шел отец, а за ним незнакомая женщина с мальчиком. Это были Латифа и Аббас. Решив, что это они спугнули мою кошку, я убежал и не вышел к ним. Но, поняв, что кошка больше не вернется, я начал играть с Аббасом.
— Почему она не вернулась?
— Потому что ее никогда не существовало, — рассмеялся Реза. — Мне было скучно, я выдумал ее. Я хотел, чтобы меня кто-то ждал по утрам.
— А почему вы тогда боялись ее?
— Потому что был маленьким и одиноким. Мне было страшно, что и она не будет со мной говорить. У меня уже был друг, который только слушал, но никогда не отвечал.
— Кто?
— Когда Аббас починит свет, ты его увидишь, — Реза вновь смеялся. — Статуя фараона в мастерской. Он покрыт золотом и расписан очень красиво. Он всегда стоял за спиной отца и смотрел, что тот пишет. Я думал, что это его знакомый.
— Статуя?
— Я был маленьким. Я не понимал, что он всего лишь статуя. Я… В общем, я же сказал, что в детстве у меня никого не было и потому я научился играть сам с собой и придумывать себе друзей. Я до сих пор с ним иногда разговариваю. Знаешь, почему? Потому что он никогда не говорит мне — заткнись! И лучше я буду выливать всю злость на этого золотого истукана, чем колотить ботинком мать, как делают многие. Не смотри на меня так. Не веришь, спроси Сельму. Ее отец бил ее мать, но та никогда не плакала, и Сельма не понимала, как это больно, когда бьют. Когда ее отец умер, брата, мать и ее забрал к себе дядя. Он был торговым представителям, разъезжал по Европе и сумел сбросить с себя арабскую дикость. Или тут дело было в деньгах жены, и жена знала себе цену, а это у нас редкость, когда женщина гордо несет голову. В общем, их взяли в качестве прислуги, ты не думай, что там были родственные чувства. Ну, в общем были, конечно, на улице они не остались, но брат, как только подрос немного, сбежал в Каир и сейчас шатается по пустыне между Израилем и Египтом, таская разного рода товар. Мать случайно под машину угодила, и Сельма осталась одна. Красивая, молодая… Такую нельзя держать под боком не очень молодой и не очень красивой женщине. Ее выдали замуж. Правда, бесприданницу поначалу никто не брал, но потом один вдовец согласился. Ей еще не исполнилось шестнадцати, а ему перевалило за шестьдесят. Но дядя уверял племянницу, что она должна радоваться, что кто-то вообще берет ее в жены, потому что у нее злой глаз, как и у любой красивой женщины, — Реза вновь засмеялся и уставился в темноту сада, будто высматривал сбежавшую кошку. — Он не сразу начал ее бить, через год, когда у него вовсе перестало с ней что-то получаться. Он лупил ее за не так поставленную тарелку и за то, что она взяла лишнюю лепешку. Только никогда не бил по лицу, ведь это единственное, что видно в женщине. Сельма терпела, потому что сколько бы она ни прибегала к дяде, ее с бранью отправляли обратно к мужу — бьет, значит, заслужила. Брат весь год таскался с товаром и вдруг неожиданно объявился на ее пороге. Муж был с общиной в мечети, а она плакала над своими синяками. Не знаю, как она сумела удержать брата, и тот не пристрелил старика. В общем она взяла с собой одно платье и бежала в Каир. Ну, а дальше все понятно. К счастью, она только танцует, потому что у нее есть брат, а другим не так везет. Санура! — Реза совсем перевесился через перила. — Я все жду, когда она вновь уйдет.
