Я прошел прямо в ботинках. Вытащил ящик тумбочки, ссыпал барахло из него в сумку. Нашел на полке паспорт. В нем были деньги.
— Какой же ты эгоист, — прошипела мама. — Позорище!
— Мда, — протянул Игорь. — Вот проблемка на нашу голову на ровном месте.
— Учебники не забудь, — подсказала бабушка.
— Да зачем ему учебники, если он всё равно не учится? — не могла удержаться от колкости Аллочка.
Я застегнул сумку. И резко сдернув её с кровати, быстро вышел из комнаты.
— Ты куда?
— Никита!
— Стой сейчас же!
Крикнули женщины в один голос.
Краем глаза в гостиной успел заметить сидящего перед выключенным телевизором папу.
Я уже открыл входную дверь, как они высыпали в коридор.
— Как же вы все мне надоели, — сказал я. — Только обвинять и умеете.
Игорь кинулся, чтобы остановить меня, но не успел.
Они и в самом деле достали. Почему какой-то там ремонт — это важно? Тупой начальник на работе — это важно? Почему новости по телевизору важны? Почему важно, что нужно менять зимние колеса? Сколько зубов вылезло у Алёнки? Что овощной рынок собираются снести и что очередь в галерею?
Почему я должен считать, что это всё важнее того, что происходит у меня? Важнее пропавшей Зои, рваного Лёхиного лица, норовящего слететь с катушек Трифонова, девчонок-близняшек, потерявших отца и живущих в пустом доме, лишь бы не возвращаться домой? И это я эгоист!
Я шел и не испытывал ни малейшего сожаления, что так поступил. Наоборот, был рад, что наконец сделал это. Не назло им, не из жалости к себе, а потому что достало быть бессловесным овощем. Всё равно этого никто не ценил, все думали, что так и должно быть, и начинали требовать всё больше и больше. И каждый будто бы делал тебе одолжение. Вот, мол, Никита, скажи «спасибо». Но я ничего не просил. Больше не просил. Единственное, чего я хотел — остаться дома. Но мама не могла пойти навстречу. Ладно. Но теперь-то что? Да. В последнее время произошло очень много всякого, но я не сделал ничего плохого. Мне не в чем себя упрекнуть. Только в том, что я не бегал за ними и не подлизывался, как Дятел. Но и они за мной не бегали. Только втирали про устав своего монастыря, которого я пытался аж три месяца добросовестно придерживаться. Честно старался, а то, что обстоятельства были не всегда в мою пользу, до этого никому дела не было.
Я поступил так, потому что это не телевизор. Не программа новостей или телешоу. Тут всё на самом деле. Здесь и сейчас. Моя пробитая голова, мои синяки, пакет с наркотой, пропавшая Зоя. Её мать, обзванивающая больницы и морги. И мы, способные хоть что-то сделать, а не просто наблюдать.
Я уже подошел к «слепому» повороту, как позвонил Дятел. Если бы это был кто-то из родителей, я бы не стал разговаривать. Но Дятел единственный из всего моего семейства, кому был важен я сам, а не тупо «правильное» или «неправильное» поведение.
— Никит, ты где?
— Ушел.
— Ну, что ты? Я же знаю, что ты ушел. Куда ты пошел?
— Скажи им, что я не приду. Во всяком случае, сегодня точно.
— Нет, просто я тоже ушел. И хочу к тебе.
— Что?
— У нас вышел спор. Я считаю, что они неправы. Можно я к тебе приду?
— Совсем глупый? Ты-то зачем ушел?
— Тебя поддержать.
— Вот спасибо! Теперь скажут, что я тебя испортил.
— Уже сказали. Так, можно?
— Ладно, возле боулинга тебя обожду.
— Спасибо! Не волнуйся, я быстро прибегу.
Я выключил телефон и неожиданно повеселел.
Пусть горит оно всё синим пламенем. Пока не сожжешь дотла, ничего нового не построишь. «Burn, burn, burn…» — призывали в наушниках Nothing More.
Акция протеста начинала приобретать серьёзные масштабы.
Глава 36
В кромешной темноте поднялись на двадцать четвертый. Шли очень тихо, полагаясь на эффект неожиданности, чтобы в случае, если Зоя у сестер, не дать ей возможности перебежать на другой этаж. Но когда открывали дверь с лестницы, над дверным косяком что-то звякнуло колокольчиком. Типа сигнализация.
Поэтому, когда дошли до квартиры, там было совершенно темно. Дверь в комнату к близняшкам оказалась заперта, и сколько я не толкал, ничего не получалось. Зашел к Смурфику.
— Эй, Смурф, это Никита.
Свет зажегся секунды через две. Маленькая лампа-прищепка как ночник стояла на полу. Смурф, нахохлившись сидел на горе матрасов и, щурясь, глядел на нас.
Дятел с интересом крутил головой, осматриваясь. Пока шли, он задал тысячу вопросов, но я предупредил, что если не прекратит, то пойду без него, и ему пришлось мужественно замолчать.
— Слушай, скажи по-честному. Зоя здесь прячется?
— С чего ей тут быть?
— Может, у близняшек? У них закрыто.
— Щеколду повесили. Я говорил, что двери казенные. Хотели ещё на входную поставить, но я не дал. Целый пакет с этими защелками где-то нашли. Звонок слышал на лестнице? Вообще палевно. Сразу ясно, что кто-то есть.
— Дай два матраса переночевать.
— Сто рублей.
— В смысле?
— Ну, каждый матрас по пятьдесят. Вас же двое.
— Обалдел?!
— А чего такого? Это аренда, так везде. Оплатите месяц вперед. Скину до тридцати за матрас.
— Это тысяча восемьсот в месяц, — быстро посчитал Дятел.
— Я за эти деньги свой матрас куплю.
— Как хотите, — Смурф растянулся на своей лежанке, показывая, что нам больше не о чем говорить.
Я постучал к близняшкам.
— Это Никита.
Послышался щелчок затвора.
Из-за переливающегося света восковой лампы я не сразу понял, кто передо мной. Волосы то и дело меняли свой цвет.
— Чего тебе? — как-то подозрительно и недобро спросила она.
— Это Ваня, — кивнул я на Дятла.
— Я Ваня, — представился Дятел.
Она оглядела его.
— И чего?
— Мы тут тоже поживем. Немного.
— У нас?
— В соседней комнате.
— Понятно.
— Можно к вам?
— Вы не вовремя.
— Скажи честно. Зоя у вас?
— Я уже рассказала тебе, что знала.
Я понял, что это Яна.
— Может, она здесь где-то прячется, и вы не хотите говорить?
— Зачем нам это?
— Из женской солидарности, — повторил я слова Ярика.
