Подбежал к Зое. Упал на коленки, прямо на снег. Руки у неё были ледяные, щёки, лоб тоже. Потряс немного, она застонала, но глаза не открыла.
Близняшки остановились позади меня.
— Вы её всё время держали здесь? — у меня не было слов.
— Нет, что ты, — откликнулась Яна. — Она в ванной комнате была. В соседней квартире. Там тепло, мы обогреватель ставили.
— Но зачем вы это сделали?
Я снял свою куртку, накрыл Зою ещё и принялся распутывать проволоку на запястьях.
Яна наклонилась моему уху.
— Я собиралась оставить её себе, но Аня не разрешала. Она хотела, когда будем уезжать, скинуть её с крыши, чтобы все подумали, что она самоубийца. Я не хотела этого, правда, я думала её с собой в Крым взять. Она красивая. Но Аня раскричалась, что это невозможно, потому что её Дракон любит. И что если от неё не избавиться, то он с нами никогда не останется.
— А Дракон вам зачем? — я торопился, пальцы заледенели, и проволока никак не хотела распутываться.
— Ну, как зачем? Во-первых, Аня всё с драконами коллекционирует. У неё дома вся комната ими забита: игрушки, плакаты, фигурки разные. А во-вторых, нам нужен брат. У тебя есть брат?
Вопрос застал врасплох. Я задумался, перевел взгляд на завороженно глядящего на звёзды возле бортика Дятла.
— Допустим. И что?
— Тогда ты должен понимать, как больно потерять своего брата. Он был нас на три года старше. Ему восемнадцать было. Знаешь, какой он красивый был? Сильный и смелый. Самый лучший. Славик. Мы тебе о нем рассказывали.
— Которого повесили?
Она кивнула.
Я освободил Зое руки, и на запястьях остались глубокие следы. Принялся развязывать ноги.
— Никто насильно не может стать вашим братом, или кем-либо ещё, как ты не понимаешь? Людей вообще нельзя пичкать лекарствами и насильно удерживать.
— Почему нельзя? — искренне удивилась Яна. — Нас всю жизнь пичкали лекарствами и насильно удерживали.
— Это другое.
— Почему это другое? Почему её нельзя, а нас можно? Почему если нас родители завели, то мы себе не можем кого-то завести? Ань, он говорит, что мы не можем никого себе завести.
Аня стояла поодаль, возле бочки и смотрела в огонь. В ночной тишине отчетливо было слышно каждое слово, но Аня молчала.
— Ань? Ань! — нарочно требовательно позвала Яна. — Ань!
— Что Ань, Ань? — раздраженно отозвалась та. — Двадцать четыре года — Ань. Что ты с ним вообще разговариваешь? Мало ли что он там болтает.
Мне оставалось совсем немного, чтобы освободить Зое ноги, но руки сами собой остановились.
— Вам двадцать четыре?
— Да, а что? — удивилась Яна. — Что-то не так?
— Я думал, вы школьницы.
— Глаза не менее обманчивы, чем уши. Ночью солнца не видно, но это не значит, что его нет. Как ты думаешь, сколько из того, что мы о себе рассказываем, правда?
— Знаете, — мне снова стало ужасно обидно, что я такой наивный лопух. — Я вам по-хорошему хотел помочь, по-человечески.
— Мы это ценим, — Яна улыбнулась. — И хорошее не забываем. И когда-нибудь тоже тебе поможем.
— Это вряд ли, — я наконец снял проволоку с Зоиных ног. — Я больше ни за какие деньги видеть вас не хочу.
— Хочешь или не хочешь — не тебе решать, — отрешенно произнесла Аня, подобно Дятлу уставившись в звёздную черноту — На всё воля Вселенной.
Разговаривать с ними было бесполезно. Я бы очень хотел остаться с Зоей наедине, но сёстры настырно стояли и смотрели на то, как я сижу, глажу её по волосам и боюсь даже руку выпустить, будто кто-то сразу заберет её у меня.
Вдруг она жадно, с хрипом глотнула воздух и открыла глаза, будто вынырнула из-под воды.
— Ты кто? — прошептала еле слышно.
Я удивленно замер.
— Никита. Зой, ты вообще как?
— А, Никита, — мне показалось или я услышал в её голосе разочарование. — Не знаю как. Когда закрываю глаза — хорошо. Когда внутри себя тоже хорошо. Но пить ужасно хочется. Дай воды.
Я поискал глазами Смурфа.
— Где Смурф? — крикнул я Дятлу. — Зое вода нужна.
Он тут же подскочил.
— Ой, Зоя, как здорово, что ты проснулась! А Смурфик ушел и решетку запер.
Я так ждал этого момента, и оттого, что они все стояли над нами, как-то всё глупо и просто получалось. Даже плакать захотелось. Я надеялся, что она увидит и поймет, что я пришел за ней. Увидит и оценит. Обрадуется мне так, как я был рад видеть её. Но она даже не узнала меня. До этого момента я и не понимал, как сильно соскучился по ней. Знал, что скучаю, но не понимал, насколько сильно мне её не хватает.
— Я так рад, что нашел тебя.
— А я и не знаю, — она закрыла глаза. — Когда меня выключает, то всё хорошо. А когда обратно включает — ужасно. Я так устала, что не включалась бы уже обратно.
— Принеси, пожалуйста, воды, — её язык немного заплетался, и слова выходили путанными.
Оставлять её одну с близняшками, было опасно.
— Стой здесь, — велел я Дятлу, а сам побежал к Ярику, обшарил карманы. Телефона не было. Он проснулся, с недоумением посмотрел на меня, затем поднялся, и, держась за стену домика, потряс головой.
— Что мы здесь делаем?
— Мы на крыше. Ждем Тифона. Он должен пакет привезти Смурфу. А мы заложники.
— Зашибись, — Ярик подтянул колени к себе, уронил голову на скрещённые руки и замолк.
Зою действительно, то включало, то выключало. И когда её «включало», я сидел рядом, прислушивался к дыханию, грел руки и заверял, что очень скоро мы её заберем и волноваться нечего. Она кивала, но ничего не отвечала. Губы у неё были бледные, ссохшиеся, а волосы спутанные.
Когда же «выключало», я отбегал куда-то в темноту крыши и пытался отдышаться от нахлынувших чувств. Всё перекрутились во мне. Облегчение, усталость, неожиданно сильный прилив нежности к Зое. Я очень старался держать себя в руках, несколько раз даже внутренне пнул, на подобии Трифонова, что нужно собраться, что нельзя поддаваться эмоциям и слабостям, ведь уже всё хорошо. Собрать волю в кулак. Потом вспомнил, что воля — это, возможно, другое. Вконец запутался, но знал, что должен возвращаться к Зое спокойным и уравновешенным, чтобы никто, в особенности Дятел, не видел всех этих моих дурацких переживаний от того, что я, оказывается, так сильно влюбился в неё.
Подошел Дятел. Я не хотел с ним разговаривать, но и прогонять тоже.
— Зря ты всё-таки из дома ушел. Ладно я, но из-за тебя реальный шухер будет.
— Папа, между прочим, за тебя больше, чем за меня переживает.
