Какой смысл в этой жизни вообще, если такие ребята, как Тифон и Ярик просто так, бесследно исчезают? Если у тебя грандиозные планы, если у тебя любовь и друзья, если ты настоящий и живой, как сама жизнь? Для кого она?
Вспомнил Трифонова, смотрящего на закат в поле, и то, как он хотел быть с Зоей, и как мучил себя этим. Как хорошо делал вид, что не чувствует боли, и отчаянно пытался плыть против течения. Как ржали, когда смотались от мужиков и спрятались в клубе. Как метали в сарай лыжные палки. И как он раздетый, дрожащий от холода, стоя с пакетом дерьма в руках, всё равно выглядел победителем. И насмешливую улыбочку, и колючий взгляд, и патологическое желание всем помогать. И дракона.
И Ярика представил в белом костюме, в белой футболке, в белой куртке. Вечно во всем светлом. Надменный такой. Но не по-настоящему. И как бы ему не хотелось стать эгоистичным гадом, всё равно не получалось. Ведь он знал, что поступает по-гадски. Сам признавал. А настоящие гады, этого не знают. И Depeche Mode его вспомнил, и как слушали вместе. И его властного брутального папу. И мягкую, интеллигентную маму. И как Нинка подло кинула его, чтобы посмотреть на схватку льва с тигром. И то, что он решительно, не смотря на вражду, отправился с нами на поиски Зои.
В одну минуту все мысли превратились в такую кашу, что глаза заволокло влажной пленой, и сколько я её не смаргивал, она никак не хотела исчезать, а застрявший в горле ком непроизвольно вырвался каким-то странным сдавленным звуком. Я почувствовал, как трясусь и ничего не мог с этим поделать. Такое отчаяние вдруг нахлынуло, что готов был всё отдать, лишь бы избавиться от того, что испытывал.
А когда вылезли из дымного облака, внизу уже были хорошо различимы люди и машины. Скорые — аж три штуки, спасатели, которые столпились у подножья крана, пожарные, бегающие по площадке и разгоняющие народ, чтобы проехала ещё одна машина, полиция. Суета и движение.
Больше всего я хотел и боялся увидеть Зою. Всё время искал её глазами, и уже почти добрался до земли, когда, наконец, заметил, что один из спасателей несет её на руках к скорой, а Лёха бежит за ними.
Спрыгнул с лестницы, и на меня налетели непонятные люди с вопросами — как мы и что. Я сказал, что всё хорошо, и врачи мне не нужны. Но одна женщина в синей фельдшерской форме, очень ласково стала уговаривать пойти с ней в машину скорой помощи, между делом посветив в глаза фонариком, пощупав пульс, осмотрев содранную сеткой кожу на ладонях. Взяла под локоть, и я пошел за ней.
Но тут, откуда ни возьмись, возникла молодая борзая девка тамблерша и бородатый парень с камерой. Они оттеснили ту женщину и прикопались с тупыми вопросами: Сколько нас было? Зачем мы полезли в этот дом и зачем подожгли его? Знает ли мама о том, чем занимается её сын, и не стыдно ли мне перед ней? Им было очень интересно, делали ли мы селфи или записи оттуда, получили ли какие-нибудь травмы и есть ли погибшие. А стоило услышать, что погибшие есть, начали требовать назвать их имена и странички в соцсетях. К ним присоединился ещё один парнишка — видеоблогер, который только и делал, что описывал незатейливым матом своё потрясение от глобальности пожара, высоты крана и масштабов происшествия.
Я их всех послал, однако Дятел вдруг очень охотно разболтался. Даже нервно моргать перестал и посвежел. Правда, вещал он не совсем то, что им хотелось услышать, но втирал хорошо, как умел. Про своего геройского папу, погибшего при обрушении крыши, и о правилах поведения во время пожара. И ещё что-то про меня. Хотел одернуть его, а потом подумал, пусть болтает, если ему так нравится.
Отошел от них подальше и будто ослеп. После зарева пожара, всё вокруг казалось серо-черным. А перед глазами, куда не посмотри, висело мутное белесое пятно. На душе было примерно так же.
Заглянул в одну машину, потом в другую, направился к третьей машине, но только собрался открыть дверь, как за плечо кто-то схватил. Обернулся — Лёха.
Левая половина его лица от нижнего века и до подбородка была заклеена какими-то повязками, другая совершенно не пострадала.
— Никитос! Как я рад, что хоть ты в норме, — схватил меня за руку, притянул к себе и, с силой обняв, какое-то время так держал. Я прямо физически чувствовал, как вздрагивает его спина, а когда он отстранился, всё же улыбнулся через силу.
Улыбка получилась немного перекошенная.
— Я теперь реально Криворотов, да?
Лёха был в своём репертуаре и, я был ему благодарен, потому что совершенно не знал, куда деваться от нахлынувшего смятения.
— А я теперь реально Горелов.
И мы оба стали так истерично хохотать и корчиться, что со стороны это, вероятно, было похоже на какой-то дурно поставленный комический спектакль. Но у нас всё было по-настоящему, потому что еле сдерживали совсем другие чувства.
Вдруг Лёха резко перестал смеяться.
— Не ходи к ней. Она вообще неадекват сейчас. Я её еле докантовал. Чуть не сиганула вниз. Когда там всё рухнуло. Ей сейчас успокоительные дали. Не нужно. Не береди.
Образовавшийся в горле ком никак не получалось сглотнуть.
— Как же так получилось?
— Понятия не имею. Не видел почти ничего. Зоя сказала, что Яров наотрез отказывался подниматься. И что Трифонову пришлось его вырубить даже. Собирался на себе вытащить. Но как-то сорвался. Не знаю. Зоя говорит, что сама в этот момент уже плохо что видела.
— У него рёбра были сломаны, — сказал я. — А Яров после снотворного еле разговаривал.
— Позвонил бы ты мне раньше, — горько, но без упрёка сказал Лёха.
Я и сам чувствовал какую-то свою вину, хотя понимал, что сделал больше, чем когда-либо в своей жизни, просто о том, что сильным людям тоже нужна бывает помощь, обычно редко кто задумывается.
Посреди площадки стояла пожарная машина с белой, выдвинутой в черноту облака телескопической лестницей. Верхний её конец полностью скрывался внутри клубящихся воздушных масс. Точно какой-то местный Джек решил прогуляться по небу в поисках замка великанов. Однако никаких сказочных великанов там совершенно точно не было, а были только ужас и настоящая смерть.
— Я сейчас, — Лёха побежал к этой машине, а я, воспользовавшись моментом, всё же заглянул к Зое.
Она сидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Будто просто в маршрутке ехала. В этот момент я никогда бы не сказал, что ей семнадцать, таким взрослым и скорбным было её лицо.
Молодая врач понимающе кивнула и молча вышла из машины. Я сел рядом с Зоей, и, упрекая себя в том, что делаю, ведь я уже внутренне попрощался с ней, взял её руку в свою. Но никто не мог предположить, что так сложится. Что я могу понадобиться ей. Что стану нужен. Пусть даже при таких ужасных обстоятельствах.
Едва приоткрыв глаза, она увидела меня и снова крепко зажмурилась. Будто надеясь, что в следующий раз увидит нечто другое.
— Зой, я тебя люблю, — незатейливо и прямо сказал я. — Просто знай.
