— Те охранники наверняка уже рассказали, как заловили нас. Но мы были там в субботу, а папашу, думаю, убили недели две назад, не меньше.
— Понимаешь, — Тифон подошел ко мне очень близко и говорил чуть ли не шепотом прямо в лицо, — когда ты придешь в полицию, никто не спросит, что ты думаешь. Тебе очень настойчиво будут задавать вопросы, а ты — отвечать. И скорей всего, отвечать придется не только тебе. А я на учете, и в школе на волосок от вылета. Понимаешь, что я хочу сказать? Да и близняшек капитально подставишь.
— Но им-то наверное нужно рассказать? Про папу.
— Нужно. Только я такое на себя не возьму.
— Тогда я просто напишу и всё.
— Не вздумай. Никогда не пиши ничего, чего бы хотел скрыть. Придется ехать.
— Мне? Одному?
— Ну, извини, — Тифон развел руками. — Сам кашу заварил. Говорил я тебе сразу симку выкинуть. Давай сделаем так. Ты пока не кипешуй. С голоду не помрут, а плохие новости сообщать — никогда не поздно.
— Но так ведь они будут продолжать его ждать.
— Пусть ждут. Это лучше, чем похоронить.
Глава 11
Ждать пришлось до октября. На душе скреблись кошки, я мучительно убеждал себя съездить и рассказать близняшкам правду, но вместо этого ограничивался невнятной перепиской.
С хозяйкой договориться им удалось, однако идею с шантажом они не оставили и постоянно просили нас к ним приехать. Особенно Аня. Все уши прожужжала, что ей обязательно нужно увидеть Дракона. Пыталась выклянчить у меня его номер, но тот категорически запретил давать.
Трудно теперь представить, как развивались бы события, если бы я не переехал, не перешел в эту школу и не познакомился со всеми. Что из того, что произошло, могло произойти без меня?
С каждым днем Зоя нравилась мне всё больше. Но не только дымчатыми глазами и роскошными волосами. Теперь я отлично понимал, почему Лёха с Тифоном с ней дружат. Она была честная, преданная и настоящая. Как давным-давно в детстве, когда дружишь с девчонками совершенно наравне, без всяких задних мыслей.
В ней не было ни капли самодовольства. Она не провоцировала, не эпатировала и ничего из себя не строила. А то, что иногда приходила в школу в юбке, чрезвычайно скрашивало мои серые будни. И порой мне даже казалось, что я ей тоже нравлюсь.
Вместе с тем мой статус в школе заметно подрос. Время от времени на переменах подходили ребята, которых я не знал, и здоровались за руку, многочисленные Лёхины девчонки, из-за толстых нарисованных бровей и красных губ казавшиеся на одно лицо, мило улыбались мне в коридорах.
С каждым днем голова моя поднималась всё выше, а плечи расправлялись. Я постриг затылок и виски, как у Трифонова, стал подворачивать штаны, как Лёха, и почувствовал себя частью чего-то общего и важного.
А вот у Криворотова была та самая настоящая популярность, за которой в школах все так гоняются. И он не то, чтобы ей сильно кичился, но имидж народного любимца старательно поддерживал. Лёха был очень дружелюбен со всеми, а при малейшей возможности валял дурака, в школу же он ходил, чтобы повыступать и потусоваться, потому что учился он весьма средне, за исключением физкультуры и географии, к которой ему приходилось готовиться каждый урок, потому что молодая географичка ему очень симпатизировала.
Криворотов прилежно выкладывал в Инстаграмм фотки и селфи с забавными подписями, ежедневно отмечался в Твитере и старательно отвечал на все вопросы в Аске. Одевался он для школы немного "слишком", но не настолько, чтобы его сразу отправили домой. С цветом всегда четко — насыщенный темно-синий, как того и требовал устав школы, и рубашки идеально чистые и глаженые.
Тогда как единственную рубашку Трифонова я видел только на первое сентября. Думал, это из-за денег, но потом как-то после физры в раздевалке он пожаловался, что вырос почти из всех вещей, однако расстаться с ними никак не может.
Лёха посоветовал ему перестать качаться, потому что скоро вообще носить нечего будет, а Тифон ответил, что если он перестанет качаться, то превратиться в такого же позорного дохляка, как Лёха. Но Лёха совсем не был дохляком, и поскольку в раздевалке было полно зрителей, включая пришедших за нами бэшек, он, успевший уже застегнуться на все пуговицы, в мгновение ока скинул рубашку и принялся демонстрировать бицепсы и грудные мышцы. А потом сунул мне в руки свой телефон и заставил фотографировать, с тем, чтобы потом создать в ВК опрос на тему дохляк ли он. Лёха во всем был такой. Общаться с ним было легко, будто тысячу лет знаешь, но так же запросто он вел себя с каждым.
Трифонов же, напротив, в школе со всеми соблюдал дистанцию. И если был не в настроении, мог запросто проигнорировать или даже послать. Однако стоило ему перешагнуть порог школы, как он менялся на глазах, заполняя своей уверенностью и энергией всё окружающее пространство. Будто он один везде и во всем главный, словно ему до всего есть дело.
Но после того вечера в детском саду и разговора у него на кухне, я понял, что в самом эпицентре этого мощного энергетического потока находится обыкновенный семнадцатилетний парень. Такой же переживающий, как и я, только, возможно, ещё больше замороченный и гораздо более требовательный к себе.
Тем, что Дятел завидовал моей дружбе с ними, я был очень доволен. Ведь дома у нас было всё наоборот. "Ванечка то, Ванечка это". И посуду он моет, и за хлебом ходит, и по улицам не шатается, и книжки умные читает, и всё лучше всех знает. Отец то и дело твердил: "тебе, Никит, нужно попросить Ваню позаниматься с тобой математикой. Он у нас голова".
Тоже мне голова! Винт от болта отличить не мог. А Линков от Брингов. Ну, а про футбол или хотя бы хоккей, я вообще молчу.
В отцовской квартире я старался проводить как можно меньше времени, и если ребята шли куда-нибудь гулять, болтался с ними до последнего, не заходя к себе, прямо с рюкзаком. Иногда совсем допоздна. Папа поначалу ещё ругался, а потом до него дошло, что перевоспитывать человека в семнадцать, особенно если ты приходишь с работы только в девять вечера, не так-то просто.
Октябрь — месяц золотисто-серых дней, обложных свинцовых туч и пронизывающего сырого ветра. Самый "никакой" из всех месяцев. Ещё не окончательно холодный, но уже и не теплый. Иногда солнечный, золотистый, немного красивый, но большую часть времени всё же серый и печальный. Не такой трагичный как, например, ноябрь и не депрессивный, как февраль. А попросту уныло-тоскливый. В нем нет тонкой сентябрьской грусти по уходящему лету и нет мартовского нерва. Октябрь — время, когда загар уже сошел, а впереди семь бесконечных месяцев ожидания тепла. Октябрь тихий и дождливый, он скучный и грязный, и раньше я постоянно болел в это время.
Но "October and April" — шикарная песня.
Он был темнейшей тучей, бесконечной грозой, льющейся дождём из его сердца. В её глазах горел свет утренней зари. Она — дочь света, сияющая звезда, в её сердце разгоралось пламя.
