— Чё?
— Это на латыни. Универсальное множество. Означает совокупность объектов и явлений, складывающихся в единую систему. Универсум — есть единство абсолютно всего.
— Ну ты, Дятел, даешь! Я вообще ничего не понял. Сумма рерум какая-то. Звучит как ругательство.
Я уже сто раз пожалел, что был так милостив и подкинул ему эту тему.
— Думаю, "сумму рерум" тут надо трактовать, как объединение вещей, из которых состоит та или иная вселенная. Хотя, честно сказать, отдельно от Универсума я это понятие никогда не встречал.
— Ладно, всё. Давай, заканчивай. У меня теперь не только всё тело болит, но и мозг взрывается, — я накинул капюшон, хотя дождя не было.
Однако Дятел уже глубоко задумался, вероятно, рожая какую-то новую гениальную мысль. Наконец выдал.
— У тебя в твоей старой квартире стул есть?
— Ну.
— Так вот, этот стул являлся элементом только твоей вселенной, потому что я его никогда не видел и до этого самого момента даже не подозревал о его существовании. В моей вселенной его не было. Но теперь есть. Старый стул Никиты тоже стал вещью из моей личной сумма рерум. Из моей вселенной. Той, которая исчезает, когда Универсум остается.
Он счастливо засмеялся.
— Нужно будет это где-нибудь записать и попробовать обосновать эмпирически.
В подъезде, возле лифта, мы встретили Вениамина Германовича с сумками, который снова поинтересовался, почему не захожу к ним. Я собирался выдать очередную отмазку, как вдруг вспомнил про снотворное. Вот у кого этого добра завались.
— А хотите, мы прямо сейчас зайдем? — предложил я, не особо рассчитывая, что он согласится, потому что мы были красные, потные и грязные.
Но он очень обрадовался:
— Если Джейн не спит, это было бы замечательно. Можете заглянуть к нам минут через двадцать?
Глава 18
Поначалу Дятел идти не хотел, но когда услышал "за компанию" сразу согласился.
На взрослых он всегда производил хорошее впечатление, и был нужен мне для разговоров. Быстро приняли душ и переоделись.
— О! Юные боги. Прекрасно! Мы вас ждали, — Вениамин Германович, облаченный в бордовый, расшитый золотом халат, широким жестом пригласил войти. — Какие фактурные лица и тела. Жанна будет счастлива. Не поверите, как сейчас сложно с натурой. Раньше, пока она работала в студии, там всегда было полно подрабатывающих студентов, а теперь то помещение выкупили и подыскать что-то новое проблематично.
Он провел нас в гостиную. Тёмный бархатный диван, два огромных кресла с подушками, высокий круглый столик на одной ножке, тяжелые задернутые шторы, под потолком горела массивная хрустальная люстра с подвесками. Все стены были заставлены застекленными книжными шкафами, а между ними висели картины в золоченых рамах. На столике стояла ваза с фруктами, коробка шоколадных конфет и две книги.
— Присаживайтесь, — Вениамин Германович указал на кресла.
Мы оба робко присели.
— Что ж, пока Джейн пишет, я не премину воспользоваться возможностью узнать, чем сейчас живет и дышит молодежь. Ты же Ваня? Твоя бабушка про тебя много рассказывала. Слышал, ты много читаешь.
— Это правда, — обрадовался Дятел.
Выдержав театральную паузу, Вениамин Германович медленно опустился на диван и по-барски раскинул руки.
— А вы знаете, что я пишу книги?
Мы кивнули.
— Знаете о чем?
Мы переглянулись, но ничего не ответили.
— Вот и замечательно. Тогда тебе, Ваня, я сделаю небольшой подарок, — он взял со столика увесистую книгу. — Это мой роман "Прощение".
— Спасибо, я попробую, но обычно такое не читаю, — не моргнув и глазом, сказал тупоголовый Дятел.
— Какое такое? — толстые белые брови Вениамина Германовича взметнулись вверх.
— Про любовь, — вывернулся он.
— Значит, фантастику любишь? — понимающе покачал головой писатель. — Я в твоём возрасте тоже любил пофантазировать о пришельцах.
— Пришельцы — это вчерашний день. Матрица Вселенной гораздо интереснее. Многовариантность во времени и пространстве. Кроличьи норы.
— А ты? — Вениамин Германович перевел взгляд на меня. — Судя по всему, ты продукт веб-поколения.
— Может и веб, но читать я умею, — не знаю, что он во мне такого углядел, но было немного обидно, что я показался ему поверхностным.
— Это хорошо. Тогда тебе я подарю роман о любви и ненависти: "Падение".
Я взял в руки книгу. На обложке была изображена лежащая в красных цветах девушка в белом платье.
— Тебе понравится, — заверил Вениамин Германович.
Тут дверь в соседнюю комнату отворилась, и оттуда появилась на катящемся инвалидном кресле его жена.
Я ожидал увидеть изможденную бессонницей старушку, но Джейн оказалась довольно молодая и красивая. На ней была длинная пёстрая юбка, лёгкая блузка, на шее крупные деревянные бусы, на руках множество браслетов. А волосы у неё были тяжелые, густые, вьющиеся — почти как у Зои, только каштановые. И она даже не вкатилась в комнату, а вплыла. Круглолицая, цветущая и жизнерадостная, взгляд же цепкий и заинтересованный. За ней тянулся шлейф восточных благовоний.
— Привет! — она помахала нам рукой и поцеловала Вениамина Германовича в щёку. — Я Джейн. Очень рада, что вы всё-таки надумали прийти. Веня говорил, что нашел подходящую фактуру, но вы, оказывается, ещё лучше, чем я могла себе вообразить.
— Веня уже рассказал вам над чем я работаю?
— Нет, мы ещё про это не знаем, — отчеканил Дятел, будто на уроке.
Она протянула ему ладонь:
— Тогда идем.
Он послушно поднялся. Мы следом.
Комната была мастерской и спальней одновременно. Возле окна мольберт, маленький стульчик, голубые холщовые шторы на подвязках, высокий светильник на штанге, деревянный столик у стены, уставленный баночками с красками и кистями, а по другую сторону большая двуспальная кровать, покрытая шелковым покрывалом. Над кроватью висела картина с пышной обнаженной женщиной.
Дятел тут же отвернулся и отошел к окну.
— Как здорово. Я с этой стороны ещё никогда не смотрел. У вас двор, а у нас трубы и лес.
— Стой! Не двигайся, — вдруг воскликнула Джейн.
От удивления он распахнул глаза и замер. Она подъехала к нему вплотную, очень близко и, наклонив голову, принялась рассматривать.
— Знаешь, какой ты красивый? — серьёзно спросила она.
Дятел так смутился, что не смел в её сторону и краем глаза посмотреть.
— Ну что вы. Спасибо, конечно. Мама тоже так говорит.
