— Как это не может? Да все кругом только и делают, что распоряжаются нашими жизнями.
— Никто не имеет права лишать жизни другого.
— Ты осознаешь, что могла бы сейчас здесь не стоять?
— Всё равно.
— Ну и глупая.
— Отличный аргумент.
— Нет, правда, как ещё назвать человека, которого даже собственный опыт не учит? Вот ты, Никит, как считаешь, нужна обществу смертная казнь или нет?
— Не знаю. Не уверен. Я люблю «Зеленую милю». Это страшно, когда казнят невиновного.
Я встал рядом с Зоей, и Тифон так же протянул мне мандарин.
— Осуждение невиновного всегда страшно, но если бы того урода казнили, который реально девочек убил, разве он не заслуживал бы смерти? Разве его жалко? Разве он имеет право жить? Чтобы люди работали и кормили его. Вон, как Чарльза Менсона. Девять пожизненных. Про него кучу книг написали. Знаменитость! Это нормально? Да таких в безвестность и в общую могилу. Мне даже коров больше жалко.
— Вот ты разошелся, — Зоя шутливо ткнула его в плечо. — Нельзя посягать на жизнь, мы не имеем права.
— Справедливость важнее милосердия.
— Как можно хотеть мира, призывая к войне?
И они снова начали спорить, не обращая на меня внимания. Если бы не мандарины, со стороны можно было подумать, что они ругаются.
— Ой, не могу, — на кухню в истерике ввалилась Емельянова, таща за собой Попову. — Сейчас умру. Там Соломин анекдоты рассказывает.
Обе задыхались от смеха.
Следом за ними нарисовался Лёха. Потный и взъерошенный, но сияющий, как майский день.
— Что ж мы Соломина раньше-то не звали? Про элементарные частицы и гомункулов вещает. Очень занимательно. Ща покурю, и мы с ним танцевать будем. А вы, даже поздороваться не вышли, — он нахально выхватил из рук Трифонова мандарин.
— Мы попозже, — сказала Зоя.
Они оба были не довольны, что их так резко прервали.
Курящих подходило всё больше, и вскоре от дыма у меня начали слезиться глаза.
— Кто-то обещал в карты на раздевание, — услышал я вкрадчивый голос Малыгина.
— Я не обещала, — сразу откликнулась Попова, и стало ясно, что это была она.
— Да ты не бойся, — сказала ей Зоя. — Если Криворотов с вами играть будет, то кроме него раздеваться никому не придется.
— А что? — Лёха, уже хорошо подогретый, висел на плече у Трифонова. — Мне не жалко. Пусть любуются. Или, может, лучше Ваньку разденем?
И как только я услышал про раздевание, перепугался до жути. Ещё не хватало, чтобы у Дятла прямо здесь приступ случился:
— Нет уж, лучше танцы.
Я вернулся в комнату, на случай, если дойдет до раздевания. Но и там было уже полно народа. Парни, досмотрев P.Т., притащились поглазеть на пьяного Соломина. Расселись по диванам и полу, даже примоститься негде было.
Дятел разошелся не на шутку. Вдохновленный глумливой поддержкой Криворотова он охотно и очень добросовестно выполнял всё, к чему его по приколу подбивали собравшиеся: и танцевал, и пел песни, и кривлялся, и ползал. То и дело обнимался с Лёхой, фоткался и кричал: «один за всех и все за одного».
Диван рыдал. Парни угорали. Я был единственным, кто не веселился. Налил себе ещё вина, но, глядя на Дятла, пить расхотелось. Сел на полу возле двери. Надо же было даже здесь всё испортить. Как теперь его вести домой?
А когда он в отчаянии бился головой о пол, не в силах в пятнадцатый раз произнести в камеру Малыгину: «Я — вертикультяп. Могу вертикультяпнуться, могу вывертикультяпнуться», кто-то остановился в дверях возле меня. Повернул голову и прямо перед собой увидел синие джинсы Зои и рваные дыры на коленках Трифонова.
Меня они не заметили, минут пять смотрели на происходящее, после чего Зоя сказала:
— Зачем они над ним издеваются?
— Вроде Соломин не против.
— Дело не в нем, а в них. Я пойду домой.
— Да брось, хочешь, я их разгоню?
— Всё равно пойду, завтра репетиция. А его нужно забрать и домой отвести, а то мало ли что.
Зоя вышла, а Тифон подошел к Соломину, постоял над ним, посмотрел и, со словами «совсем ребенка довели», поставил на ноги.
В этот момент как раз начала названивать бабушка. Я вышел на кухню и ответил, что мы скоро придем. Она просила поторопиться, потому что мама собралась уезжать и хотела со мной попрощаться.
Я побежал собираться, и пока Тифон помогал Дятлу обуться, сказал Зое, что могу проводить его до дома. Она поблагодарила. И я очень обрадовался, что так удачно обставил это дело.
На улицу мы вышли вместе, немного постояли и уже были готовы разойтись, как из подъезда вывалился Лёха с открытой бутылкой вина и неприкуренной сигаретой во рту.
— Ну, чё вы меня бросили? Эй, Соломин, чё ты меня бросил? Мы же с тобой на брудершафт пили.
Он сунул Трифонову бутылку, а сам полез в карманы его куртки. Затем бесцеремонно расстегнул её и, не обращая внимания на его удивленное лицо, принялся обшаривать. Тифон хорошенько шлепнул ему по руке, достал из заднего кармана джинсов железную зажигалку и протянул.
— У меня бабушка ругается уже, — заплетающимся языком проговорил Дятел.
— Вот, чёрт, — Лёха выронил зажигалку. — Меня родители тоже прибьют за то, что ты меня напоил.
— Я? — Дятел икнул и покачнулся.
И тут я понял, что-то, что будет с ними обоими ничто, в сравнении с тем, что будет со мной.
— А давайте немного прогуляемся? — предложил я. — Проветримся.
— Прекрасная мысль, — Лёха обнял за шею Дятла. — Мы с Ванькой ещё не все песни вспомнили.
— Давайте, вы проветритесь до моего дома, — сказала Зоя.
Никто не возражал.
Всю дорогу Дятел висел то на Лёхе, то на мне, пытаясь вспомнить слова песни из бабушкиного любимого фильма «Не бойся, я с тобой».
— Что-то в огне и в вышине. Это точно. А ещё там было: У смерти на краю.
Возле второй пятиэтажки он остановился под самым фонарем, и, облокотившись о припаркованную у бордюра машину, попросил немного постоять.
Вдруг с балкона третьего этажа, как кто-то крикнет басом:
— А ну, козлы, от машины отлезли!
— Чё? — Лёха недоуменно поднял голову.
— Пошли вон!
— Чё? — прохрипел Трифонов.
— Пошли вон от машины, ублюдки малолетние!
Лёха постоял так немного с задранной головой, втыкая, что за шухер, а потом, как возьмет и сядет прямо на капот этой машине. Она едва заметно покачнулась. Мужик откликнулся хорошим матом в адрес Лёхи, и под жалобные просьбы Зои «не надо», Трифонов решительно уселся рядом с Лёхой.
