Она быстро набросала что-то на листке блокнота.
— Это моё расписание и телефон.
Участковый поднялся и, обращаясь к завучу и директрисе, сказал.
— Очень надеемся на вашу поддержку в этом деле.
После чего они ушли, а мы остались. Минут десять слушали, какие мы уроды и как подставляем школу. Мы не оправдывались, просто сидели и молча слушали. Я ожидал, что директриса пообещает позвонить родителям и отпустит нас. Но закончилось всё иначе.
— А ты, Трифонов, можешь больше не приходить, — вдруг, как бы между делом объявила она. — У нас был с тобой уговор, и ты его нарушил.
Ответить Тифону было нечего. Он лишь смотрел на неё не мигая, привычная маска небрежной невозмутимости слетела, агрессии тоже не было, только глубокое немое потрясение.
Зато Лёха аж подскочил на стуле.
— Мария Александровна, это нечестно! Тифон… Андрей очень исправился. У него оценки хорошие и поведение тоже. Он знаете, как старается?
— Ничего страшного. Придет сдавать ЕГЭ со всеми, а пока школа будет застрахована от его выходок.
— Но мы вместе там были, — сказал я. — Значит, нас всех выгонять нужно.
— Ты, Горелов, вообще у нас тут никто, — заявила завуч. — И если хочешь, можешь самостоятельно забрать документы.
— В случае же с Трифоновым — это вопрос принципа. Нашей с ним договоренности. Как ты считаешь, Андрей, это справедливо?
Директриса вопросительно уставилась на Тифона.
Тот кивнул, медленно поднялся и, сказав «до свидания», ушел. Больше в школе до самого концерта мы его не видели.
Глава 32
Традиционный школьный концерт проходил в конце ноября и знаменовал закрытие осеннего сезона. Участвовать в нем мог каждый, и допускалась полная свобода творчества. Выступаешь с чем хочешь. Хоть с песней, хоть с танцем, хоть стихи, хоть рэп читай. Главное, заявку вовремя оставить и на репетиции ходить.
Дятел твердил, что это очень веселый и «занимательный» концерт. Но меня, кроме «Останусь», в нем ничего не интересовало. Пошел туда из-за Зои и немного за компанию с Дятлом. Скрывать больше было нечего, стыдиться тоже. Дятел единственный, с кем я в последние дни вообще общался, и мне это нравилось, потому что он никогда не притворялся и говорил только то, что думает — глоток свежего воздуха в нестерпимой духоте тайн, недомолвок и фальши.
Зато теперь я понимал, почему Яров, поссорившись со всеми, так и не завел себе новых друзей. То была особая, наивысшая форма протеста — остаться одному. Быть самому по себе. Независимым и гордым. Вот только я, в отличие от Ярова, уже ни на что не обижался. Наша с Трифоновым ссора казалась сущим пустяком. Я был тогда не в себе и зол на него из-за Зои. Он же просто упрекнул меня, на что тоже имел полное право. Ничего критичного, и если бы не закрутившиеся вокруг Зои события и не решение директора отстранить его от занятий, мы бы наверняка уже помирились. Но он в школу не ходил, а Криворотов был всецело поглощен своими запутавшимися отношениями с девушками.
Зоя же продолжала общаться с Яриком. И мне это совершенно не давало покоя. Так и хотелось подойти, встряхнуть и сказать: Что ты делаешь? Очнись!
Но я не подходил. Какое ей до меня дело?
Однако сам Яров меня не волновал. Я научился видеть скрытое. Поэтому, чем откровенней Зоя выражала свою симпатию Ярову, тем сильнее я ревновал к Трифонову. Много раз думал, что должен поговорить с ней, но очень боялся, что стану унижаться и выпрашивать что-то, тогда как прекрасно знал, что просто «нравлюсь».
В Подслушке только и обсуждали, что её да Ярова. Даже больше, чем любовные похождения Криворотова и развернувшийся срач между Шурочкиной и Данилиной.
Писали, в основном, всякие гадости, и я мало чему верил. Но буквально накануне появился новый слух. О том, что Яров якобы дал Зое деньги. Много денег, и теперь она, как говорили, «за всю жизнь не расплатится». Я бы счел это очередной беспочвенной сплетней, но Яров знал про долг, про Дядю Гену, про квартиру и при желании мог достать для Зои деньги. Те самые деньги, которые хотел принести ей я, чтобы заслужить её любовь. И это известие ранило сильнее всего.
В то, что Зоя могла принять его «помощь», я охотно верил, ведь это касалось благополучия всей её семьи. А дальше оставалось только гадать, что Яров попросил взамен. Он мог пойти на что угодно, лишь бы морально уничтожить Трифонова и отомстить Нине.
Мы с Дятлом устроились с краю, возле стенки на длинной деревянной лавке из физкультурного зала. На первые ряды набились мелкие, за ними седьмые-восьмые классы. Наши заняли два ряда сзади, а Зоя с Яровым сели рядом с Нинкиным классом.
Концерт начался, но я за ним почти не следил, всё ждал, когда наступит Зоина очередь, но она, похоже, никуда не собиралась. Сидела и с милым личиком любезничала с Яровым.
— Когда уже Миронова-то? — нетерпеливо озвучил я свои мысли.
— Как? Ты не знаешь? — удивленно откликнулся Дятел. — У неё голос сел, разговаривать не может. Обидно, да? Так хотела выступить.
Эта новость сразила меня, как гром среди ясного неба. Мы не разговаривали.
Я ничего не знал об этом, и, как оказалось, не только я.
Примерно через полчаса после начала концерта в зал ввалился Трифонов. Видок совершенно нешкольный: в драных джинсах, длинной черной футболке с глубоким вырезом и большой белой надписью «Not good enough» под кожаной курткой, без банданы. Дракон нарочно был выставлен на всеобщее обозрение.
Когда он вошел, кто-то с последнего ряда его заметил, и постепенно эта новость, прокатившись вперед по залу, заставила обернуться всех. Сначала он собирался встать в самом конце, но какая-то женщина с камерой погнала его на свободное место с краю, чтобы не мешал снимать.
Увидев его, Лёха тут же пробрался со своего ряда, сел рядом на корточки, и они стали что-то живо обсуждать. А когда Наталья Сергеевна, заметив это, показала им кулак, Лёха бегом выскочил из зала. Всё то время пока они шептались с Лёхой, Трифонов не переставал пристально следить за Зоей и Яриком.
Минут через десять Криворотов вернулся со спортивной сумкой в руках. Пробрался по стеночке к сцене и скрылся за кулисами. Вскоре, после того, как скучная десятиклассница хорошо поставленным, но совершенно невыразительным голосом допела «My heart will go on», ведущий как-то подозрительно похрюкивая объявил:
— Миронова Зоя, одиннадцатый «А» с песней «Останусь».
И в ту же минуту на сцене появилось нечто в длиннющем алом платье и нелепом черном парике с тугими кудрями. По залу прокатился ропот недоумения, а за ним лёгкий смешок. Я во все глаза уставился на это чудо природы и никак не мог сообразить, что происходит. Зоя тоже, у неё в прямом смысле челюсть отвисла, потому что она так и застыла с вытаращенными глазами и открытым ртом.
«Чудо» с самым серьёзным, даже трагическим выражением лица, вразвалочку вышло на середину сцены. Но синие глаза так светились, что их невозможно было не узнать.
