Он остановился и присел на корточки. Подышал глубоко, затем снова пошли.
— Для чего весь этот контроль? Тебе плохо, ей плохо, другим людям плохо.
— Ты говоришь, как Зоя, — он усмехнулся. — Она тоже вечно твердит «всем плохо».
— Это из-за того, что тебе мама запрещает с кем-то встречаться?
Он досадно поморщился.
— Типа того. Я ведь её тоже люблю. У неё просто так жизнь сложилась. Считает, что глупостей наделала. Увлеклась очень. Помнишь, я тебе про алкаша рассказывал? Отца своего. Так вот он мне не родной отец. У неё по молодости кто-то другой был. Подробностей не знаю, хотя и пытался выяснить. Знаю только, что до сих пор любит его и винит, что жизнь не сложилась. Короче, несчастная она. Неприятно на всё это смотреть. И слушать неприятно. Мать у меня хорошая, обидно за неё. Вот и сейчас, знаю, что ей очень нравится этот её мужик, с которым она встречается. Но ужасно боюсь, что он её использует. Почти уверен. И когда у него это пройдет, она снова будет униженной и несчастной. Уж в ком-то она должна быть уверена наверняка. Понимаешь?
Мы остановились возле моего подъезда.
— Мне кажется, ты очень сильно запутался. У тебя всё в кучу.
— Ты прав. Я запутался. Поэтому и набухался. Так проще.
— Зачем ты себя всё время к чему-то принуждаешь?
— Потому что меня заносит. А человек должен владеть собой. Всё идет от головы. Это нам всегда тренер говорил: только наступив на самого себя, только с помощью силы воли можно стать лучше, чем ты есть. Но, чтобы я ни делал, у меня ничего не получается. Я походу слишком безвольный и не знаю, кто я вообще есть.
Дятел подкатил мотик и мы замолчали. Оставлять Тифона одного было неправильно, а домой его привести я не мог, хотя Дятел несколько раз об этом на ухо шептал. Пришлось импровизировать.
— Короче, идем сейчас в гости, только ты веди себя нормально, ладно? — я пригладил ему волосы, немного отряхнул от грязи сзади. — Протрезвеешь, поедешь к себе. А завтра будем Зою искать.
Мы поднялись на пятнадцатый этаж, я позвонил. Вениамин Германович открыл почти сразу и, увидев нас, приветливо воскликнул.
— Юные боги! Какими судьбами?
— Я вот это, вам тут это… Ганимеда привел, — оправдываясь за столь наглый визит, сказал я.
Вениамин Германович критично оглядел перепачканного, с разбитой коленкой, немного пошатывающегося Тифона. И я уж было подумал, что не пустит, но затем он широко и весело улыбнулся:
— Да это и не Ганимед вовсе, а Дионисий собственной персоной!
Глава 34
Вениамин Германович быстро вошел в ситуацию. Пригласил нас на кухню, наварил крепкого кофе и поинтересовался, хотим ли мы поговорить о чем-то конкретном, а услышав, что зашли «так просто» принялся в красках пересказывать сюжет своего нового романа о большой любви.
Минут через десять появилась Джейн и позвала меня к себе в мастерскую. Я испугался, что заставит раздеваться, но она попросила просто посидеть, чтобы кисти рук своему Ганимеду дорисовать. Это было несложно.
Художница оказалась разговорчивой и веселой. Много болтала о своей работе и картинах, в которых ничегошеньки не понимал. Однако вспомнил про рисунки близняшек и зачем-то рассказал о них. И Джейн, со словами «современному искусству не хватает свежей крови», предложила показать ей эти рисунки, но я ответил, что ничего не выйдет, потому что с теми знакомыми больше не общаюсь.
Провел у неё минут тридцать, а когда вышел, Вениамин Германович оживленно беседовал с Тифоном на кухне, и я остановился в темной гостиной, невольно прислушиваясь.
— Это как навязчивая идея. Как одержимость, — увлеченно говорил Вениамин Германович. — Закрываешь глаза, и видишь её всю, словно она здесь, рядом с тобой находится. В мельчайших деталях…
— Это точно, — перебил его Тифон. — Я даже знаю, что у неё на левой руке двадцать семь родинок, а на правой тридцать одна.
— И всё время хочешь быть вместе. Постоянно. Каждую минуту, каждую секунду, каждое мгновение, — продолжал какую-то свою мысль Вениамин Германович.
Но Тифона так и подмывало:
— Вот-вот. Летом, когда она на даче жила, я к ней иногда приезжал, чтобы просто посмотреть и рядом побыть. Она не знала. Потому что сразу бы поняла, что я больной. А ещё я, знаете, как гадко делал? Набирал ей в домофон по несколько раз и молчал. Она пугалась и звонила мне же, жалуясь, что ей страшно, и я приходил спасать.
Он едва слышно засмеялся.
— Ну, знаешь, это вполне нормально, — тон Вениамина Германовича потерял прежнюю увлеченную высокопарность. — Обычный шизоидный синдром. Так всегда во время любви и бывает. Просто все по-разному любят. Ровно настолько, насколько сами разные. У кого-то тихая любовь, спокойная, а у кого-то яркая и ослепляющая.
— И что же с этим делать? Я столько всего перепробовал. Отпускает только на время, а потом опять.
— А зачем что-то делать?
— Но меня это убивает.
— Тебя убивает собственное сопротивление. Зачем, если ты ей тоже нравишься?
— Затем, что она мой друг, и я её уважаю.
— Ах вот оно что… Она твой друг, но ты при этом сосчитал все родинки на её руках, — Вениамин Германович вдруг громко расхохотался.
— Что? — отозвался Трифонов обижено и немного с наездом. — Да просто вся эта любовь ничем хорошим никогда не заканчивается. Она как выпивка или наркотики, сначала вроде ловишь кайф, а потом наступает отходняк, ломка и ты уже не человек. Люди затаивают обиды, предают, бросают, стараются сделать как можно больнее друг другу, изводят и оставляют неизгладимые шрамы на всю жизнь. Поэтому я и считаю, что дружба намного важнее. В ней доверие, понимание и поддержка, которые никогда не превратятся в разочарование от несложившейся жизни.
— Думаешь, что можешь выбирать? Очень наивное суждение. Любовь намного сильнее дружбы. Она её не исключает, но не подчиняется ей. Вот сравни два предложения: «Их любовь связывала дружба» и «Их дружбу связывала любовь». Как бы я не менял местами эти слова, всякий раз ты понимаешь, что речь идет о том, что кто-то кого-то любит. Полюбить человека, с которым дружишь вполне естественно, а вот превратить всего лишь в друга того, кого любишь, невозможно. Чего бы ты себе не воображал. Назад дороги нет. Всё уже случилось.
— Может, это просто перелом? Болезнь, которой нужно переболеть, чтобы получить иммунитет? И потом мы снова будем нормально дружить, не пытаясь разрушить друг друга. Потому что если у человека достаточно силы воли, то он вполне способен сдерживать и контролировать любые свои чувства.
— Ты меня вообще слушал или нет? Тебе что, свою силу воли девать больше некуда? — фыркнул Вениамин Германович. — Да ты вообще знаешь, что такое сила воли? Это тебе не ошейник, намордник или кандалы. Воля, к твоему сведению, синоним свободы. Только вдумайся! Сво-бо-ды! А сила означает способность отстаивать право на эту свободу. Отвечать за неё. Сила воли — это попутный ветер, дующий в твои паруса, а ответственность — те самые паруса, которые не должны подводить. Понимаешь? Сила воли предназначена для того, чтобы двигать корабль к цели, а не удерживать его на якоре у пристани. Оставаясь на месте, никуда не приплывешь. Так что радуйся тому, что с тобой происходит, что у тебя есть силы и цель, а не сочиняй всякие глупости, отравляющие жизнь.
