– Все сегодняшние утренние записи на одном диске?
– Да нет… Каждая камера на своем. Я ж говорю, никуда она не пропала! Потому что вот, от входа-то на месте! И кухонная найдется, я вам сразу и…
– Давайте хоть входную посмотрим, – перебила Арина.
Дама, заказавшая приватный танец на странное время двенадцать тридцать, вошла в клуб без трех минут назначенное время. Чуть выше среднего роста, несмотря на просторное пальто видно, что стройная, подвижная. Нестарая – походка легкая, упругая, наводящая на мысль не то о подиуме, не то о балетном зале. Темное пальто, голову и плечи скрывает гигантский мягкий шарф. В дверь впорхнула так, что лица не видно, хотя…
– Стоп, – скомандовала Арина.
Похоже, это был единственный кадр, где можно было видеть лицо. Правда, вполоборота. Плюс гигантские темные очки. Да, вряд ли с этого кадра будет много толку. Ну да, яркий крупный рот виден очень хорошо, но нарисовать помадой любую форму – пара пустяков, так что и губы могут в реальности быть совсем другими. А кроме них из-за шарфа и очков ничего не разглядишь. Кусочек носа только. Маловато для опознания.
Спустя четыре с половиной минуты дама прошествовала в обратном направлении – все в том же пальто, шарфе и темных очках в пол-лица.
– Вадик, я… Ой, а чего это вы тут? – в дверь просочилась щупленькая остроносенькая девица, судя по бордовой жилетке с бейджиком, одна из официанток. Вадим сделал ей страшные глаза, вали, мол, не до тебя, но девушку это не остановило. – Ой, а вы следователь, да? Вы Филькиного убийцу на камерах смотрите? Ой, а я эту тетку знаю! – она наклонилась к монитору, на котором висел стоп-кадр: окутанная шарфом дама в гигантских очках.
– Она тут раньше бывала? – осторожно, боясь спугнуть столь важную свидетельницу, спросила Арина.
– Ну да, – девица равнодушно кивнула. – Рот, правда, у нее поменьше, но шарф такой же, нежный такой, темно-зеленый, очень красивый, и заматывает она его так же, и очки такие, ну и вообще. Это та, которая в Филиппа как кошка втрескалась, проходу ему не давала. Сядет у самой сцены и пялится. Хоть из пушки над ней стреляй, не услышит.
Золото, а не свидетельница! Хотя… бывают такие, которые готовы что угодно сказать, лишь бы в центре внимания оказаться – глядите, какая я информированная персона! Эта… что там у нее на бейджике? Альбина? Вот уж менее подходящего имени не придумаешь… эта Альбина вроде не из тех, кто на ходу сочиняет, но все же…
– А приватные танцы она заказывала? – уточнила Арина.
Остроносенькая нахмурилась:
– Вроде да… Или нет? Чего-то я даже и не знаю. Если заказывала, то редко. Это ж какие деньжищи!
Честное слово, она так и сказала – деньжищи. Да, похоже, не выдумывает ради привлечения внимания, а говорит о том, что ей действительно известно. Вон как сказала «не знаю» – легко, равнодушно. Теперь остается понять, что в ее рассказе факты, а что – личные домыслы. То есть что она видела собственными глазами, а что – выводы, которые она из увиденного сделала.
– Почему вы думаете, что она была в Филиппа влюблена?
– Ну так пялилась же! – воскликнула та.
– Вообще-то сюда именно за этим и приходят, разве нет? – Арина недоверчиво приподняла бровь – слегка, чтобы не отпугнуть, а наоборот, побудить к выкладыванию еще каких-нибудь «доказательств».
Но Альбина несколько сникла:
– Это да. Они все на Фильку как ненормальные пялились.
– Вы его не любили? Филиппа?
– Почему это? А, типа почему я не рыдаю, как Светка? Ну так не всем же от него на сопли исходить. Не, он нормальный парень был, хоть и красавчик. Простой такой, как валенок. Вот, говорил, заработаю, в деревню уеду, дом построю, сад разведу. В деревню! С ума сойти! Представляете, его бабы глазами прям поедом едят, бешеные бабки за приват платят, а он в это время про гусей каких-нибудь думает. Умора.
– Да, забавно, – согласилась Арина. – Ну так что насчет вот именно этой дамы, про которую вы решили, что она влюблена? Она как-то по особенному пялилась?
Остроносенькая нахмурилась и вдруг торжествующе заявила:
– А еще я их однажды в коридоре видела! Она такая вся в соплях, типа истерика, а он ее вроде утешает, типа ну не надо, ну успокойся, а у самого на морде написано, ну когда ты типа уже свалишь. Конечно, она в Филю втюрилась!
– И кто она такая? – без особой надежды поинтересовалась Арина.
– Почем я знаю? – девица дернула плечиками. – Вон у Светки спросите, может, она знает. А может, Филя эту тетку в блокнотик свой записал. Он вроде всех записывал. Такой блокнотик у него смешной.
И эта туда же – про смешной блокнотик.
* * *
Когда следовательница ушла, в пультовую опять заглянула Альбинка, изобразившая на лице вопрос: ну как? Он ответил сложенными в колечко пальцами – окей – и махнул рукой – не до тебя, мол. Кажется, Альбинка ему симпатизировала. А может, просто дружелюбие проявляла. Ему было все равно, хоть так, хоть эдак. Зачем ему Альбинка? Мальчиковое тельце, невнятная физиономия. Как в том анекдоте про лилипутов: мы так скоро до мышей доразмножаемся. Не то чтобы он задумывался о продолжении рода – зачем ему дети? – но девушка должна производить впечатление. Кто-то мог бы на это сказать: да ты на себя посмотри, какая тебе еще штучная девочка, не по носу табак! Что б они понимали!
Да, его никто не замечал. Сидит там, в боковом кабинетике какой-то скучный невзрачный хмырь, жмет на какие-то скучные, никому не понятные кнопочки – зачем сидит, зачем пялится в окошки мониторов? Правду сказать, в мониторы Вадик глядел не так уж часто и, что называется, вполглаза. Разве что когда в пультовую кто-нибудь заглядывал – тогда делал сосредоточенное лицо, хмурился, клавиши нажимал. Изображал занятость. Чтобы не приставали – с разговорами и прочей фигней в этом духе. Хотя и так не приставали. Кому придет в голову заводить беседу с таким как он – блеклым, несмотря на бритую голову и серьгу в ухе, невзрачным. Взглянешь – и тут же забудешь.
Ему же это, страшно сказать, нравилось. Сейчас нравилось.
В юности – пусть даже по календарю эта самая юность была не так уж давно, зато по ощущениям… сейчас он чувствовал себя таким взрослым и умным, что с тех самых юных времен прошли, казалось, не годы – десятилетия. Тогда он мечтал – как любой, наверное, пацан – быть круче Сталлоне и Шварценнеггера вместе взятых. Чтобы окружающие, едва взглянув, ахали и складывались в восхищенные (или испуганные, смотря по обстоятельствам) штабеля. Собственное отражение в зеркале казалось чужим и едва ли не бесило, так что в зеркало он старался лишний раз не смотреть. И еще бесило собственное имя. Ну что это такое – Вадик? Да и Вадим немногим лучше. Совсем даже, честно признаться, не лучше. И фамилия тоже дурацкая. Ладно бы Орлов или хотя бы Воронин, а то – Чижов! Чижик-пыжик, где ты был? Именно так его дразнили в школе, сочиняя вместо классического «на Фонтанке водку пил» всякие другие продолжения. Как будто соревновались: кто придумает самое неаппетитное! Он мечтал поменять имя – и фамилию заодно! – когда это государство посчитает его достаточно взрослым. Почему нельзя сразу? Он даже нарисовал календарь и принялся вычеркивать в нем дни, остающиеся до вожделенного Освобождения. Придумывал – какое имя выбрать? С удовольствием придумывал, почти с наслаждением. Так долго этим занимался, что постепенно игра в Освобождение успела изрядно наскучить. И вообще расхотелось что-то менять. Ну Вадик, ну Чижов, и что? Не Пупкин же, не Дураков, не Евстихий какой-нибудь. Имя как имя, такое же незаметное, как он сам.
