Шокированная, я могла только кивнуть в ответ.
«Кто-то собирался меня подставить».
— Мы сняли чары. Заклинание на самом деле детское. Для такого много ума не надо. Но последствия…
Я снова дёрнула головой, как болванчик.
Да, последствия. Мне ли было о них не знать?
Что если Молох спланировал ту ужасную ситуацию в больнице? Приготовил ловушку, чтобы получить надо мной власть? Или это козни Танатоса, жаждущего избавиться от новичка?
— В общем, имейте в виду, — жнец закрыл свой шкафчик и телепортировался.
А я, оглушённая, тяжело привалилась к стене.
Глава 20
Молох не находил себе места. Выяснилось, что коса Эстер была заколдована. Неужели кошмар в больнице — спланированная акция? От новенькой хотят избавиться?
Кто? На ум приходило одно имя — Танатос. Почему же тогда он медлил, не воспользовался шансом и не отдал Кайраму погибшую жену?
Молох сжал кулаки. Стоило вспомнить о сопернике, и в груди жгло напалмом непривычное чувство собственничества. Самоконтроль летел в Бездну, и Молох с трудом давил мысленный вопль. Хотелось во всё горло закричать, что Эстер теперь его, а все остальные со своими мнимыми правами могут катиться в Пустошь.
Кайрам. Надо бы на него взглянуть.
Молох прошёлся по кабинету.
Итак, если подставить Эстер собирался Танатос, то чего же он ждёт? Предлога, подходящего повода? Или до сих пор сомневается, не нарушит ли этим волю Великой?
И как он получил доступ к косе Эстер?
«Есть идея».
Молох распахнул дверь, и в рекордно короткий срок добрался до хранилища.
— Покажи сменный журнал, — приказал он жнецу за стойкой.
Надо было посмотреть, кто дежурил в оружейной на момент инцидента. Взять диапазон в две недели. Если Танатос требовал ключ от шкафчика Эстер, Молох об этом узнает. Вряд ли диверсант действовал открыто, но, чтобы докопаться до правды, необходимо тянуть за все возможное нити.
На стойку бухнулся толстый потрёпанный журнал.
«Чтобы отомкнуть шкаф, требуется два ключа. Два! И один почти всё время был у Эстер».
Молох перелистнул страницу, пробежался взглядом по именам — и окаменел.
«Что? Как такое возможно? Мы же… Это не может быть совпадением».
Конечно, это не могло быть совпадением! Разумеется! Опыт подсказывал: история с косой — вершина айсберга. Его невидимую, скрытую под водой часть они увидят позже. Как бы не обнаружить, что они полностью оплетены паучьей сетью.
«Всё хуже, чем я предполагал».
* * *
Эстер сослалась больной и передала через секретаря, что не может пойти на задание. Молох знал: всё это блажь или психосоматика, — но был не в том настроении, чтобы устраивать разборки. Пусть отдохнёт, тем более в последнее время ей пришлось несладко. Главное, чётко обозначить: впредь послаблений не будет. Никакого особого отношения, несмотря на их связь.
Без Эстер с делами он справился в два раза быстрее и уже к шести вернулся в Крепость. У кабинета его встречал разъярённый Танатос, красный, как глаза демона в темноте. Он был так зол, что едва мог говорить, и даже когда получалось связать более или менее цельное предложение, каждое второе слово оказывалось нецензурным междометием.
— Куда ты, проклятые ведьмы, смотришь? — Танатос шипел, как дракон. — Твоя… твоя… любимица… эта мелкая дрянь… Знаешь, что она устроила?
— Что случилось? Что сделала Эстер?
Танатоса трясло от бешенства.
— Ты должен был за ней смотреть! Это твой косяк! Твоя ответственность!
— Что она натворила? — у Молоха задёргался глаз. Благо, за линзами очков этого было не видно.
Бездна, он оставил её одну на несколько часов — и вот результат.
— Вопиющее нарушение дисциплины!
— Подробнее, пожалуйста, — каких трудов ему стоило сохранять внешнее спокойствие!
Танатос уже не шипел — кричал, брызгая слюной.
— Ты должен её наказать! Обязан! Я лично прослежу за этим.
— Наказание будет соразмерно проступку, не беспокойся, — Молох стёр попавшую на лицо каплю чужой слюны. — Так что она сделала?
— Иди полюбуйся!
Глава 21
Я проснулась поперёк кровати с сильнейшей головной болью и пробелами в памяти. Пить хотелось жутко. Во рту стояла невыносимая горечь. Вместо подушки под щекой обнаружился смятый мужской пиджак. К счастью, его обладателя поблизости не было. Очнуться в постели с незнакомцем — последнее, о чём я мечтала.
Я попыталась осторожно подняться и тут же пожалела об этом: комната закружилась перед глазами, мир сверкнул ослепительной белизной и нога едва не поскользнулась на пустой бутылке. На полу их были горы. Сколько же я выпила?
В голове крутились разрозненные фрагменты минувшего вечера. Я помнила, как опустошала бар, как бродила по коридорам, пьяная в стельку. Как обрадовалась, столкнувшись с кем-то на узкой лестнице западного крыла. Кажется, меня тошнило. А может, и нет. Сложно было отделить фантазии от реальности.
Я спрятала лицо в ладонях и тихо застонала.
Теперь мне придётся остаток жизни провести в своей комнате, потому что после такого позора на люди я не выйду.
И тут я вспомнила, с чего всё началось.
С косы. С неожиданной встречи в хранилище.
Первый шок сменился страхом, а тот в свою очередь — облегчением: в смерти медсестры я была не виновата. Мысль заставила плечи обмякнуть, а ноги — подкоситься. Но эйфория длилась миг. Я осознала весь ужас ситуации, в которой оказалась.
Молох — опасный мерзавец, готовый на любую подлость, лишь бы прибрать меня к рукам. Двуличная тварь. Подонок, который заколдовал мою косу, притворился благодетелем, а затем выставил счёт. И теперь я в полной власти безжалостного чудовища! Его постельная игрушка!
Но нет, не это, вовсе не это заставило меня сорваться и побежать к Россу разорять его запасы “успокоительного”. А маленькая коробка с золотистой лентой наискосок, ожидавшая меня на кровати. Под крышкой на синей бархатке лежали пять стальных шариков, скреплённых в бусы красным шнурком. Нашлась и записка.
«Сегодня в девять в моей квартире», — знакомый по документам почерк.
Мерзавец хотел, чтобы я отправилась на свидание с отвратительной игрушкой внутри. Возбуждала его своим видом и этой мыслью. Передумал насчёт экскурсии по Верхнему миру, решив вернуться к старой схеме?
Так или иначе, на встречу я не пошла.
И теперь с дрожью думала о последствиях.
— Я вынужден вас наказать, — раздалось от двери, и я вздрогнула. От неожиданности, от явной угрозы в голосе, от того, что любые звуки били по ушам.
