На пороге стоял Молох. Глаза горели злостью, руки были скрещены на груди.
«Я пропустила свидание, и теперь он в ярости».
Меня парализовало от ужаса.
— Дисциплина — вам известно значение этого слова? — ноздри его раздувались. — Отвечайте.
Во рту пересохло.
— Я… простите.
«Он опасен. У него связи и власть. И он сживёт меня со свету, если я вздумаю сопротивляться».
— Я хочу, чтобы вы осознали всю тяжесть своего проступка.
«Никто меня не защитит. Танатос будет только рад от меня избавиться. Что бы я ни говорила, мне не поверят, как не поверили Россу. А если заколдованная коса — дело рук Танатоса, а не Молоха, всё ещё хуже. Все против меня. Все!»
— Вы понимаете, за что я собираюсь вас наказать?
В висках пульсировало. Я сгорбилась на кровати и чуть заметно кивнула.
«За то, что я посмела ослушаться. За что же ещё? Испортила ему вечер. Предвкушал, наверное, как будет развлекаться со мной».
Меня передёрнуло.
Молох поджал губы.
— Вы можете обещать, что такого не повторится?
— Да. Обещаю.
— Будете вести себя соответствующим образом? Так, как от вас ожидают?
— Да.
— И начните прямо сейчас.
Я вскинула голову и тяжело сглотнула.
«Прямо сейчас? Он хочет, чтобы я?..»
Взгляд упал на коробку с лентой: та лежала на прикроватной тумбе, закрытая. Молох скрестил руки на груди, властный и строгий. Ждал. Я должна была использовать эту мерзость… при нём? На его глазах? Поднять крышку, достать шарики на верёвке, развести ноги и… А он будет смотреть?
Горло сдавило спазмом. Я поняла, что не могу пошевелиться. Не могу сказать ни слова. Даже заплакать не могу, хотя веки опухли от собравшихся слёз.
Усилием воли я заставила себя подняться с постели. Взяла коробку и, открыв, протянула Молоху.
— Вставьте в меня это сами.
Я низко склонила голову и не видела выражение его лица, но услышала короткий судорожный вдох.
— Это не спасёт вас от наказания, — его голос стал глухим, хриплым.
— Знаю.
«Из этой ловушки нет выхода».
Глава 22
Молох тяжело вздохнул.
Эстер бродила по Крепости, пьяная и невменяемая, и на его, Молоха, беду столкнулась на лестнице с главой Совета. Танатос был впечатлён: за энное количество лет никому не приходило в голову повышать голос на влиятельнейшего жнеца Верхнего мира. Эстер не только орала во всю силу лёгких, но и не стеснялась в выражениях. Кульминация наступила, когда она замолчала и Танатосу пришлось спешно вспоминать очищающие заклинания. Неудивительно, что он впал в бешенство.
Молох сердился, но к его гневу примешивалась маленькая толика злорадства: так желтоглазому интригану и надо.
Зависимость Эстер от абсента беспокоила. Ситуацию следовало взять под личный контроль. Танатос прав: теперь и впредь Эстер — его ответственность, вина за ошибки подчинённой лежит на руководителе. Тем более их отношения вышли за рамки служебных — о своей женщине мужчина обязан заботиться.
Свою любовницу Молох нашёл, спящей в тесном закутке под лестницей. Покачав головой, закинул драгоценную ношу на плечо и понёс в сторону жилого крыла длинным, зато безлюдным путём.
«Ты моё наказание», — думал он всю дорогу.
Раздевать бесчувственную женщину Молох посчитал недопустимым, поэтому сгрузил Эстер на кровать и снял с неё лодочки. К утру надо было придумать, как раз и навсегда отвадить любимую от бутылки. Задушевные разговоры бесполезны — он уже понял. Настало время вернуть маску строгого начальника, как бы ни претила эта роль в отношении с близкими.
Молох снял пиджак, ослабил галстук и расстегнул две верхние пуговицы рубашки. Рядом с Эстер, в её спальне, хотелось избавиться от привычной брони — желание, возникшее впервые в его бытность богом смерти. Наклонившись, Молох осторожно погладил спящую по щеке. И скрылся в ванной комнате — освежиться после тяжёлого дня. А вернувшись, обнаружил, что его пиджак используют вместо подушки.
Эстер выглядела раскаявшейся, когда её отчитывали, не возражала против наказания и обещала исправиться, а потом протянула Молоху какую-то коробку — и воздух в лёгких закончился.
Это… это… Бездна проклятая!
Слова перестали складываться в предложения. Да и связными мыслями он похвастаться больше не мог.
Чёрт.
Она хочет… Хочет, чтобы он…
Смерть и косы!
Молох представил, как снимает с бархатной подушечки бусы из стальных шариков, как те нагреваются в его пальцах, как Эстер принимает их, тяжёлые и гладкие, один за другим.
Он не любил игрушки, всякие дополнительные приспособления. В своих вкусах Молох был на редкость консервативен. Даже скучен. Когда Эстер приходила, чтобы заняться любовью в его кабинете, наряду с возбуждением Молох испытывал внутренний протест: стол для работы, для забав — спальня. Но все предохранители срывало к чертям, стоило любимой расстегнуть блузку. Ради Эстер он был готов поступиться принципами. Хочет разнообразия — пусть.
Если Эстер рассчитывала его задобрить, то у неё не получилось: Молох умел отделять работу от личной жизни. Возможно, он был даже чересчур строг, но каждый должен отвечать за свои поступки.
И вот в течение уже двух часов Эстер бегала по краю утёса, соблюдая дистанцию метр от пропасти, и, если выражаться метафорически, язык лежал у неё на плече. Наказание физической нагрузкой. Просто, эффективно и без лишнего унижения.
— Я больше не могу, — споткнувшись в очередной раз, Эстер рухнула на колени. Она была вся в пыли. Падала так часто, что спортивный костюм, добытый Молохом в магазине нижнего мира, превратился в лохмотья.
По лицу ручьём стекал пот. Эстер задыхалась, хрипела, и эти звуки — страшные звуки, что вырывались из её груди, могли заглушить грохот лавины, сходящей с гор.
Но Молох был непреклонен.
— Поднимайтесь.
— Нет.
— Давайте.
— Я не могу!
— Эстер. Живее.
С третьей попытки ей всё же удалось подняться на ноги. Она пробежала два метра и снова бухнулась в пыль.
— Вставайте.
— Я сейчас умру.
— Теоретически вы уже мертвы, так что не отлынивайте.
Эстер стояла, раскачиваясь, на четвереньках.
Молох возвышался на ней, уперев руки в бока.
— Повторите: «Я поступила плохо. Я никогда не буду так делать».
— Я… я… поступила… пло… плохо. Не буду… так… делать.
