Глава 29
Танатос залечивал повреждения перед зеркалом. Эстер отправилась к себе отдыхать и осмысливать произошедшее. Группа жнецов принудительно-добровольно восстанавливала разгромленный кабинет и вставляла на место снесённые двери. От внушительной вмятины на стене коридора во все стороны расползались трещины, а особо длинные заходили на потолок.
— Ты должен был согласовать свои действия с Советом, — сказал Молох.
Танатос поморщился и послал новый сноп изумрудных искр в набухшие волдыри на скуле.
— Я поступил так, как считал нужным. Иди лучше займись делом. — Он достал из верхнего ящика стола белый тюбик, с сомнением повертел в руках и вернул на место. — Нет ничего более мерзкого, чем магические ожоги.
Молох не мог отпустить ситуацию, перестать о ней думать. Что если Кайрам ошибся, не узнал супругу? Ходили слухи, будто внешность людей, переродившихся богами смерти, менялась. Так ли это на самом деле, никто не знал, но теория была жизнеспособная и многое объясняла: например, почему когда кто-нибудь из жнецов пытался пролить свет на своё происхождение, ни одно существо ни в Верхнем мире, ни в Нижнем не могло припомнить человека с таким лицом. Но запах… Запах избранницы оставался прежним? Демон чувствовал свою пару в любой ипостаси?
Так или иначе они снова ничего не знали об Эстер. И, возможно, это было к лучшему.
— Раз она научилась телепортации, — бросил Танатос, загружая документами стол, который ему притащили из соседнего, пустовавшего кабинета, — стажировку можно считать законченной. Назначь ей напарника и отпускай в свободное плаванье.
Молох кивнул и обошёл жнецов, что чинили дверь.
Назначь напарника — легко сказать. Росс прав: Молох ещё та наседка и вряд ли сможет выпустить Эстер из-под крыла. Тем более дать ей в партнёры постороннего, явно обделённого женским вниманием мужчину.
* * *
Щепетильность, с которой Молох выбирал мне напарников, поражала не меньше, чем скорость, с которой те исчезали из моей жизни. За последний месяц их сменилось три. Три! Рядом со мной мужчины долго не задерживались, и я прекрасно их понимала: сложно выносить такой прессинг. Молох требовал отчёт сразу же после задания, перечитывал его несколько раз, следил за моим общением в свободные от работы часы и отпугивал возможных поклонников взглядами из-под нахмуренных бровей. И, как я узнала позже, с каждым моим напарником он проводил весьма угрожающие беседы. Успокоился Молох, только когда место рядом со мной занял манерный, напомаженный жнец с визгливым голосом и неопределённой ориентацией.
Поблажки закончились вместе со стажировкой, и я узнала, что работать с напарником не то же самое, что с куратором, особенно с таким внимательным, как Молох, готовым охотно снять с подопечной часть забот. С Ником Розовое перо, как его за глаза называли в Крепости, приходилось спорить, кому нырять в осеннюю реку за утопленником, лезть в горящую машину, спускаться в вонючий подвал за бездомным.
Обычно за смену мы собирали от шести до десяти душ в пределах сектора. Работали по чёткому графику, постоянно сверяясь с часами. К примеру, утром в девять сорок у нас был один клиент, в десять двадцать пять — уже следующий, и опоздать нельзя было даже на секунду. А если случалось стихийное бедствие и на дело отправляли несколько групп, пахать и вовсе приходилось без перерыва.
— Цунами и войны — самые сложные задания, — говорил Розовое перо. — Но это только для самых опытных.
К счастью, ни я, ни он к этим самым опытным не относились. Зато Танатос, по непонятной причине точивший на меня зуб, радостно посылал меня на пожары. Урод желтоглазый!
Сегодня я всю смену относилась как угорелая. Только и успевала вынимать из воздушного кармана папки с материалами дел. Перо вызвался провожать души в Верхний мир, скинув на меня грязную работу.
Между девятью и полуднем я обходила хосписы и больницы, посетила взорвавшуюся из-за утечки метана шахту, забрала насмерть сбитого пешехода, а после обеда бегала по этажам горящего здания. Степень моей усталости было сложно передать.
Около семи я сдала косу в хранилище, вернула в архив документы и, мечтая о тёплом душе, открыла дверь в свою спальню. На кровати лежала коробка, а сверху, на крышке, — знакомый конверт из плотной мелованной бумаги.
Давно я не получала записок и, честно говоря, успела расслабиться.
«О боги».
Со вздохом я затворила дверь.
Коробка на краю кровати притягивала мой взгляд. Бумажный прямоугольник на крышке приводил в ужас.
Что придумал Молох на этот раз?
Я не хотела знать. Смерть великая, как же я не хотела!
Но надо было подойти и заглянуть внутрь.
По гранитному подоконнику загрохотал ливень. Опять сорвало магическую защитную плёнку, заменяющую стекло. На полу растекалась лужа, но сейчас меня это не волновало. Я скинула туфли и опустилась на постель рядом со своим личным кошмаром. Достала из тумбочки канцелярский нож и вскрыла конверт. Внутри обнаружился сложенный вчетверо лист офисной бумаги.
Сглотнув колючий ком, я начала читать. Инструкции были простые: взять предмет из коробки и ровно в восемь ждать под дверью ненавистного кабинета.
Взгляд невольно упал на часы, висевшие между шкафом и зеркалом. На сборы и моральную подготовку оставалось сорок минут.
Пришло время открыть ящик Пандоры.
Я бросила записку на кровать и с колотящимся сердцем потянулась к пугающему подарку. То, что лежало внутри, под крышкой, заставило меня судорожно вдохнуть.
«Нет, это уже слишком!»
Лицо вспыхнуло. Я зажала руками рот, пытаясь подавить подступающую истерику.
«Я не буду!»
«Не хочу!»
«У меня нет выбора».
Некоторое время я малодушно думала о том, чтобы никуда не идти, выбросить порочный подарок в мусорку, завернуться в одеяло и отключить мозг, вопящий об опасности. Послать всё в Бездну — и будь что будет. Но также я прекрасно знала, что никогда этого не сделаю, — слишком прочно сижу на крючке.
Так что ровно в восемь вечера я стояла перед кабинетом начальника, прижимая злополучную коробку к груди.
Глубоко вздохнув, постучала в дверь.
Глава 30. Ретроспектива
— Ты даже не догадываешься, насколько талантлива. Каким исключительным даром обладаешь. Я знаю. Я видел твои способности. Силой, доступной тебе, не обладает больше никто.
Алая покраснела от смущения и удовольствия. Столько лет считать себя неудачницей, главным позором матери и вдруг услышать такой комплимент. Даже акулья улыбка незнакомца перестала казаться пугающей.
— Я так скучал, — слова синеволосого мёдом лились в уши, и Алая, не знавшая мужчин, впервые покинувшая свой серый замкнутый мирок, таяла, как туман на солнце. — Мы любили друг друга, — шептал жнец, стоя на коленях и держа её за руку. — В той, первой, временной линии мы были так счастливы. Ты спасла меня из темницы. Разбила оковы, зачарованные сильнейшими колдунами.
