— Я уж и об этом позаботился, синьора, — сказал турок. — Выбрал и верных людей, которым вы смело можете довериться.
— Эти люди — ваши соотечественники?
— Да, из моих подчиненных. Они снарядят по моему распоряжению небольшой корабль. Всему будет придан такой вид, чтобы вы сами могли сойти за моих соотечественников и не подвергаться лишнему беспокойству… Впрочем, на судне вы найдете ренегатов, которые еще сохраняют в душе свою старую веру и будут очень рады услужить вам, когда узнают, что вы христиане, — с улыбкой добавил Мулей-Эль-Кадель.
— Благодарю вас, благородный друг мой… — начала было молодая венецианка, но Дамасский Лев не дал ей докончить фразы и перебил ее вопросом:
— Чувствуете ли себя в силах держаться в седле?
— Думаю, что удержусь. Рана не так опасна, как это сначала показалось мне.
— В таком случае советую вам отправиться в путь немедленно. Если вас найдут здесь янычары, то и я, пожалуй, не в состоянии буду вас спасти, несмотря на все свое значение в глазах наших войск.
— А как мы перейдем через линии ваших войск, окружающих Фамагусту? — спросил Перпиньяно.
— Я провожу вас через них, и никто не осмелится остановить нас, — поспешил успокоить его Мулей-Эль-Кадель.
— Едем скорее, падрона, — сказал Эль-Кадур. — Я боюсь, что этот проклятый польский медведь уже вынюхал наше убежище и каждую минуту может привести сюда янычар.
— Подними меня, — приказала ему герцогиня.
Араб поспешил исполнить это приказание: взял свою госпожу на руки, как ребенка, и поставил ее на ноги.
Она зашаталась было от слабости, сделала над собой усилие и довольно твердой поступью прошла несколько шагов.
— Видите, какая я сильная, — с ясной улыбкой проговорила она, обращаясь к молодому турку. — Наверное отлично усижу на коне… Да и можно ли капитану Темпеста поддаваться слабости?
Мулей-Эль-Кадель молча, с разгоревшимся взором, любовался ею.
— А где же лошади? — продолжала герцогиня.
— Здесь, у башни, под наблюдением одного из моих невольников, синьора. Переоденьтесь теперь в приготовленные мной для вас одежды.
С этими словами Мулей-Эль-Кадель собственноручно вынул из одной из принесенных неграми корзин роскошный албанский мужской костюм, он состоял из шелковой белой нижней одежды, достигавшей колен и напоминавшей своим фасоном женскую юбку, из короткого зеленого камзола с широкими откидными рукавами, богато отделанного золотым шитьем и золотыми же пуговицами, и мягких сапожек из желтого сафьяна, украшенных драгоценными пряжками. Этот костюм дополняла особого образца круглая шапочка синего бархата с белой повязкой, низко спускавшейся на затылок.
— Вот это для вас, синьора, — сказал молодой турок, подавая герцогине все перечисленные вещи.
— Благодарю вас, от всей души благодарю! — проговорила глубоко растроганным голосом молодая девушка. — Эль-Кадур, помоги мне надеть это сверх моей одежды… Вот так.
Между тем негры достали из корзин другие костюмы: египетский для синьора Перпиньяно и арабские для моряков. Эль-Кадур не нуждался в переодевании, так как был в своей национальной одежде, да и самое его лицо указывало, кто он по рождению, а то, что он исповедовал христианскую религию, не было известно никому, даже из тех турок, которые знали его лично.
В одной из корзин оказался целый арсенал всевозможного оружия, частью очень ценного по материалу и отделке, частью попроще, но, тем не менее, превосходного качества в смысле пригодности для дела. Лучшее молодой мусульманин вручил герцогине и ее лейтенанту, а более простое — морякам.
— Ах, съешь меня акула! — шутливо ворчал старый моряк, перерядившись а араба, — ишь ты, какую я теперь изображаю из себя фигуру: настоящий бедуинский шейх!..
Жаль вот только, что под моей командой нет целого племени да тысченки хороших верблюдов, а то я всю Аравию бы покорил.
— И если бы ко всему этому да большой ящик с цехинами, то и совсем бы было хорошо! — не унимался старик. — Я слышал, что некоторые из этих арабских разбойников обладают такими ящиками, зарытыми у них под шатрами. С таким богатством я бы завел себе целую флотилию…
— Какой вы, однако, оказывается ненасытный, дедушка Стаке! — смеясь проговорила герцогиня, рассматривая роскошный, острый, как бритва, ятаган, врученный ей Мулей-Эль-Каделем.
— Эх, синьора! — весело возразил старый моряк, — в этом виновато золотое шитье на моем бурнусе… Сроду не имел на себе ничего, кроме просмоленной морской куртки, а тут вдруг на мне золото заблестело! Поневоле размечтаешься на старости лет и пожелаешь еще больше. Кто имеет хоть сколько-нибудь, всегда желает получить еще больше, такова уж природа человеческая. Не отставать же мне от других…
— Ящиков, да еще «побольше», в кобурах твоего коня нет, друг-моряк, сказал с улыбкой Мулей-Эль-Кадель, а цехины, быть может, там и найдутся.
— Однако вы, я вижу, уже все готовы?.. Прекрасно. В полночь будут снята стража с бастиона Эридзо, и нам не придется давать объяснений, когда мы будем проезжать мимо него. Как раз время отправляться… Могу проводить вас, синьора? — обратился он к девушке.
— Пожалуйста, Мулей-Эль-Кадель, — поспешила она ответить, — я вполне готова в путь.
Эль-Кадур выглянул из бреши, и когда удостоверился, что подозрительного ничего не заметно, вернулся в подземелье, погасил там факел и помог своей госпоже выбраться наружу. Через минуту все уже были на месте, где старый, почтенного вида невольник держал на поводьях десять великолепных длинногривых арабских коней, богато убранных на турецкий манер. На них были легкие, очень удобные седла, короткие и широкие стремена, чудная, сверкающая серебром упряжь и розовые бархатные попоны, вышитые — которые золотом, которые серебром.
Помогая герцогине сесть на назначенного ей, отличавшегося особенно дорогим убранством коня, мусульманин сказал:
— Этот бегун мой собственный. Он летит, как ветер, и я смело могу поручиться, что никто не в состоянии будет догнать вас, если он увидит, что вы желаете ускакать от кого-нибудь. Стоит вам только слегка пришпорить его. В кобурах вы найдете пару хороших пистолетов и мешочек с достаточным для вашего путешествия количеством золота.
— Мулей-Эль-Кадель, чем буду я в состоянии отплатить вам за вашу доброту! — воскликнула тронутая до глубины души молодая венецианка. — Ведь такая щедрость…
— Об этом не беспокойтесь, синьора, — поспешил прервать ее молодой человек. — Мой отец — самый богатый из всех пашей Малой Азии, а я его единственный наследник. Поэтому не бойтесь, я вовсе не обираю себя, предлагая вам в дар все это. Я должен вам гораздо больше, и если бы было нужно, отдал бы моей великодушной противнице, подарившей мне жизнь, решительно все, что имею и буду иметь. В долгу не вы у меня, как вы, очевидно, думаете, а, наоборот, все еще я у вас и притом навсегда… Однако пора ехать… Что ж ты не садишься, старик? — обратился он к моряку, который с видом изумленного ребенка расхаживал вокруг своей лошади, качая головой и разводя руками.
