— А что потом сталось с этой гречанкой? Люди твоего отца убили и ее?
— Не знаю, — коротко отвечала Гараджия.
Выпив еще бокал вина и закурив новую сигаретку, она пододвинулась поближе к мнимому юноше и, положив ему руку на плечо, продолжала:
— После смерти отца я была взята и усыновлена дедом, его отцом, в то время совершавшим свои славные подвиги на Средиземном море, доблестно сражаясь с венецианцами и генуэзцами. Года два я пробыла в гареме среди воспитывавших меня женщин, а когда подросла, дед взял меня к себе на свой адмиральский корабль, где я и научилась управлять судами. В моих жилах недаром текла кровь морского пирата: по мере того, как я росла, во мне все сильнее и сильнее развивались его инстинкты, и я, несмотря на свой пол и на свою нежную наружность, в самой ранней молодости уже могла поспорить с любым из подчиненных моего деда в отваге, решимости и беспощадности. Благодаря этому, я в короткое время сделалась правой рукой деда, которого сопровождала во всех его плаваниях по Средиземному морю, принимая самое деятельное участие и в сражениях. Уверившись во мне, адмирал позволял мне действовать и самостоятельно. Так в один прекрасный день я овладела мальтийской галерой и приказала всех оставшихся на ней повесить на опущенные в море якоря, а в другой раз усмирила население Шии, восставшее против владычества мусульман… Шия! Лучше бы было, если бы я никогда не ступала ногой на эту несчастную землю!..
Гараджия вдруг поднялась с пылающим лицом, сверкающими глазами и раздувающимися ноздрями, встряхнула рассыпавшимися по плечам волосами, сорвала с них и бросила на пол жемчужный убор и проговорила глухим голосом:
— Ах, как он был хорош!.. В первый еще раз я видела такого прекрасного, отважного и сильного юношу… Он был во главе отряда сухопутного войска, присланного на подкрепление нашему морскому. Он казался самим богом войны. Где сильнее кипела сеча, где угрожала большая опасность, там сверкала его кривая сабля, и его не могли остановить ни пули пищалей, ни даже ядра колубрин. Он смеялся над смертью и встречал ее со спокойной улыбкой, словно у него был какой-нибудь чудесный талисман, делавший его неуязвимым… Я полюбила его до безумия, но он не понимал меня или не хотел понять. Казалось, я для него была одной из тех женщин, которые не стоили его взгляда… это я-то, Гараджия, внучка великого адмирала!.. О какой стыд и позор!.. Этот позор я могу смыть только его кровью…
Пылающие глаза турчанки вдруг затуманились слезами, которые хлынули по ее нежному лицу. Гордая внучка Али-паши, это чудовище жестокости, плакала по своей неудовлетворенной любви!
Пораженная этой неожиданностью, герцогиня смотрела на нее во все глаза.
— Гараджия, — заговорила она, немного тронутая отчаянием, отражавшимся на всем существе молодой турчанки, — о ком ты говоришь? Кто тот знаменитый воин, который не понял твоей любви и не ответил на нее?
— Кто! ? — вскричала Гараджия. — Тебе придется убить его, тогда и ты узнаешь.
— Но кто же именно?
— Он!
— Он?.. Это слишком неопределенно.
Гараджия снова села возле Элеоноры, положила ей опять руку на плечо и произнесла трепещущим от возбуждения голосом:
— Кто одолел Метюба, первого бойца турецкого флота, тот может победить и первого героя нашей армии…
— Я все-таки не могу понять, о ком ты говоришь, Гараджия.
— Ты желаешь взять с собой христианского пленника, Гамид?
— Да, конечно, ведь я затем и прибыл.
— Хорошо, я отдам тебе его, но с двумя условиями.
— Какими?
— Первое, — чтобы ты тотчас же вызвал на поединок Дамасского Льва и убил его…
— Ты хочешь, чтобы я убил Мулей-Эль-Каделя!? — в ужасе вскричал мнимый Гамид.
— Ты его боишься, эфенди?
— Гамид-Элеонора никого не боится. Ты видела меня в деле и можешь судить обо мне…
— Ну, если не боишься, то убей его.
— Но под каким же предлогом я могу порвать нашу тесную дружбу и вызвать его?
— Странный вопрос! — с язвительным смехом проговорила Гараджия. — У мужчины, в особенности у воина, никогда не может быть недостатка в таких предлогах.
— Я многим обязан Мулею-Эль-Каделю, и моя признательность…
— За что? Может быть, ты ему должен? Так я заплачу за тебя.
— Да, должен, и никакие богатства в мире не могут уплатить моего долга.
— Гм! — продолжала турчанка, — Признательность? Ну, мой отец не признавал такого, и я… Однако к делу: или ты согласишься убить ударом сабли, шпаги, чем будет тебе угодно, Дамасского Льва и тогда получишь в дар христианского пленника, или же останешься без него, выбирай любое, эфенди, и помни, что слово Гараджии неизменно.
— А в чем заключается твое второе условие, Гараджия?
— В возвращении ко мне, как только ты доставишь пленника в Фамагусту.
— Тебе это очень нужно?
— Да, эфенди, и я настаиваю на этом. Даю тебе минуту на размышление.
Герцогиня задумалась. Турчанка выпила еще кубок вина и снова уселась в углу оттоманки, не сводя горящих взоров с лица своей собеседницы.
— Ну, что же, надумал, Гамид? — спросила она через минуту.
— Согласен, — отвечал гость.
— Значит, берешься убить Дамасского льва? — обрадовалась турчанка.
— Хорошо, если только, наоборот, он не убьет меня. На лице турчанки изобразилось глубокое волнение.
— Нет, нет, я не хочу, чтобы ты был убит! — вскричала она. — Пожалей хоть ты мое бедное сердце… или все вы, мужчины, — свирепые львы, не знающие пощады?
Если бы герцогиня не боялась выдать себя и не имела дела с женщиной, способной на самые дикие выходки, она громко расхохоталась бы в ответ на эти слова. Но было слишком опасно шутить с такой особой, поэтому умная венецианка сдержала себя и подавила готовый было проявиться взрыв своей веселости.
— Принимаю оба твои условия, — серьезным тоном сказала она, сделав вид, что обдумывает, какое решение принять, хотя это решение сразу возникло в ее уме.
— Следовательно, ты вернешься ко мне? — спросила с живостью турчанка, причем каждый мускул вновь заходил на ее подвижном лице.
— Вернусь.
— — После того как убьешь Дамасского Льва? Да?
— Да, если ты так желаешь, Гараджия.
— Желаю ли я! Да что же может быть лучше и выше мщения для сердца турчанки?!
По губам герцогини пробежала едва заметная улыбка.
— Завтра утром христианский пленник будет здесь, — возбужденно заявила Гараджия, снова вскочив с места и начиная стремительно ходить взад и вперед по обширному покою.
Герцогиня невольно вздрогнула, и лицо ее покрылось живым румянцем.
