Но Батшеба одергивает рабби:
– Какой позор! Суеверный старик! Он же совсем ребенок! Он не может быть одержим!
– Злые духи могли войти в него ночью, – отвечает рабби, – проскользнуть сквозь открытое окно.
– Чушь, – фыркает Батшеба, – с чего бы это духу лезть в окно?
Мойше шепчет:
– Христиане говорят, что в этих лесах живут какие-то изверги. Старая раса, старше даже, чем мы, и они крадут детей и растят их, как рабов, а на место наших детей подбрасывают свое злосчастное потомство. Может, это просто крестьянская сказка, но в наши дни кто может знать…
– Про этих злых духов или извергов хоть что-нибудь говорится в Торе? – возражает Батшеба. – Что, Господь уже измыслил для нас новую казнь? Старых недостаточно?
– Вот! – Рабби Исаак показывает на мальчика. И точно, он опять это делает. Сначала зажмуривается, потом открывает глаза широко-широко. Я мог бы поклясться, мальчик одержим. Чем еще объяснить это?
Мы, старшины общины, стоим, теребя наши бороды, а рабби еще и жует краешек своей.
– Можно о чем-то спросить? – раздается тихий голосок из темного угла комнаты. Голос принадлежит Якобу.
Рабби хмурится:
– В чем дело, дитя?
– У меня вопрос.
– У меня много вопросов, Якоб. Что, у тебя только один? И какой же?
Но Якоб отвечает:
– Он не к тебе.
Рабби выглядит оскорбленным. Якоб проходит мимо него, потом мимо меня и Леви и наконец останавливается перед маленьким мальчиком. Он смотрит на него очень долго. И наконец Якоб говорит мальчику:
– Где твоя борода?
– Это еще что за вопрос? – восклицает Леви.
– Мойше, послушай, – обращается рабби к отцу Якоба, – что это такое?
Но Якоб протягивает руку и дотрагивается до лица мальчика.
– Я знаю, что говорю! У них у всех бороды! Почему у тебя нет? – Он, прищуриваясь, очень внимательно и серьезно смотрит на мальчика.
– У меня нет, – говорит мальчик.
– Вижу. Но почему?
Якоб прижимает руку к губам, словно он очень удивлен.
Рабби пучит глаза. Но мальчик улыбается.
– Потому что я маленький, – говорит он.
– Мне ты кажешься вполне большим, – говорит Якоб.
– Но не настолько! – отвечает мальчик.
– Так что пока никакой бороды?
– Нет!
– А когда? Скоро?
– Нет!
Малыш начинает хохотать, темные глаза сверкают в свете очага. Нас всех съедает нетерпение. Что Якоб такое творит?
Якоб пожимает плечами.
– Ты кажешься старше, чем на самом деле, – говорит он.
Мальчик не сводит с него глаз. А потом снова делает это. Он зажмуривается, а потом широко распахивает глаза, словно вглядывается в какой-то чуждый нам мир.
Никто не отваживается шелохнуться.
А потом, очень спокойно, Якоб говорит:
– Скажи, зачем ты это делаешь?
Мальчик пожимает плечами.
А потом говорит:
– У меня сильно слипаются ресницы.
Молчание. Никто в хижине не смеет даже дохнуть.
А потом все начинают смеяться. Мы смеемся все громче и громче. Кто бы подумал!
– Его ресницы! – хохочем мы. – Леви, его ресницы!
– Ты что, его никогда не спрашивал?
– И ты для этого созвал старшин Ножана? Из-за ресниц?
Мы поднимаем такой шум, что малыш начинает плакать. Якоб обнимает его за плечи.
– Шшшш… – говорит он, – они смеются не над тобой. Они смеются над собой и друг над другом, над тем, что не знали того, что было известно маленькому мальчику.
Он гладит мальчика по щеке.
– Видишь? Тебе бы пристало носить бороду. Ты знаешь больше, чем все эти бородачи вместе взятые.
И я слышу, как Батшеба шепчет:
– Это мой сын. Благодарение Господу, это мой сын.
– Но это не чудо! – говорю я. – Ум, безусловно. Умение заглянуть в душу ближнего, без сомнения. Но двое других детей явили чудо! По крайней мере, так вы все утверждаете.
– Погоди. – Вот и все, что говорит Арон.
Этой ночью пришли факелы. Якоб свернулся на соломе меж матерью и отцом. Я знаю, потому что он рассказал мне, позже. Он прислушивается к их дыханию, но потом вдали слышит иные звуки.
Голоса, которые что-то выкрикивают. Юные голоса. Смех.
Затем другие голоса, крики, рев скотины и треск пламени.
– О нет, – бормочет Мари.
Я смотрю на старого Жерома. Он прикрывает глаза.
Якоб выбирается из постели.
– Проснитесь! – кричит он, и его родители тут же вскакивают на ноги.
Он бежит к двери их хижины и отворяет ее рывком.
Из темноты выскакивают два парня. Якоб глядит на них, глядит внимательно, и внезапно, как вспышка молнии, озаряющая небо, приходит понимание. Это мальчишки-христиане из другой части города. Крестьянские мальчишки. Они смеются, но в глубине души они испуганы. Это что-то вроде проказы, злой выходки.
Призрачный, дрожащий свет озаряет небо. Якоб поднимает взгляд. Крыши объяты пламенем.
Мальчишки подстрекали друг друга поджечь еврейскую слободу.
Батшеба тащит сына назад в хижину. Якоб глядит на своих родителей. Их лица окаменели от страха.
– Оставайся здесь, – шепчет отец Якоба.
– Но я могу помочь! – говорит Якоб.
В этот миг дверь с грохотом отворилась. В дверном проеме стоял парень в кожаной шапочке и с дикими, расширенными глазами. Ему было не больше пятнадцати. В руке он держал факел. В другой – тесак. Он ткнул факелом в стены. Солома, замешанная с глиной, начала дымиться.
Батшеба ухватила железную кочергу. Якоб думал, что она набросится на парня, но она вместо этого ударила кочергой в противоположную стену. Три сильных удара проделали в стене дыру. Теперь подросток тыкал факелом в тростниковую крышу, поскольку все стены дымились. Отец Якоба застыл без движения.
Нет. Не без движения. Якоб видел, что его губы шевелились. Он молился.
Дыра в стене была достаточно большой, чтобы туда можно было протиснуться. Батшеба ухватила Якоба за загривок и толкнула в отверстие.
– Якоб, – сказала она, жарко и сильно дыша ему в ухо, – беги. Прячься в лесу. Мы тоже придем, тоже. Завтра встретимся в школе, в бейт-мидраш
[3]. Если от бейт-мидраш ничего не останется, иди к дяде Иегуде. Беги!
