– Он увел мою дорогую старую Терезу, чтобы сжечь ее на костре. Он живет в Сен-Дени.
– И вот почему ты должна туда пойти! – воскликнул Вильям. – Прямо в львиное логово!
– Но это же бессмыслица! – сказала Жанна.
Якоб кивнул.
– Нет, не бессмыслица! – настаивал Вильям. – Потому что этот лев отнюдь не царь зверей! Есть кое-кто и покрупней. Его аббат, Хуберт Добрый! Хочешь укротить льва? Ступай к его хозяину!
– И сказать что?
– Проси помилования для себя и для Гвенфорт.
Борзая посмотрела на Вильяма, склонив голову набок, а потом вновь уложила голову на колени к Жанне.
– Это безумие, – сказала Жанна, – если Микеланджело идет за тобой, думаешь, от него можно укрыться? Он вселяет ужас в сердце каждого крестьянина, монаха или дворянина. Если он узнает, что я бежала от рыцарей, он затравит меня. Против него не выстоять.
Жанна, нахмурившись, поглядела на Гвенфорт, потом обернулась к Якобу.
Тот пожал плечами.
– Убедительный довод.
– Ступай к его господину. Слава о мудрости и великодушии Хуберта разошлась по всему христианскому миру! Я так или иначе должен доставить ему книги. Пошли со мной, и мы поведаем ему о злодеяниях Микеланджело.
Каждая жилочка Жанны подсказывала ей не соглашаться. Не доверяй этому монаху! Не ходи в Сен-Дени! Не доверяй свою жизнь аббату, которого ты никогда не видела! Не приближайся к Микеланджело!
Каждая жилочка, каждое чувство, кроме одного! Юноши смотрели на нее так, словно хотели, чтобы она пошла с ними. Словно она была им нужна.
Ее шепот был тише шороха ветра в ветвях ясеня.
– Вы не оставите меня?
Вильям усмехнулся.
– Клянусь всей моей жизнью.
– Ладно.
– Ладно?
– Ладно.
– Так значит, мы все идем в Сен-Дени? – сказал Якоб.
– Мы все идем в Сен-Дени, – согласилась Жанна.
– Но сначала, – воскликнул Вильям, – осел!
Солнце начало пригревать, и до детей доносилось сонное чириканье первых птиц, вернувшихся с юга.
Они побрели гуськом, пытаясь найти дорогу к трактиру. Прошлым вечером они бежали по лесу наугад, и сейчас никто не был уверен в том, куда нужно идти.
Вильям шагал впереди – похоже, это было в его характере. Жанна и Якоб подметили это – самый шумный, самый большой, всегда первый. Как ни странно, это не раздражало. Некоторые дети становятся вожаками, потому что они хотят командовать и думают только о себе, но Вильям был не таков. Его просто распирал избыток жизненных сил. Он всегда оказывался впереди, потому что жаждал увидеть, что там дальше.
Но они быстренько уговорили его идти сзади. Во-первых, потому что он слишком бросался в глаза, а дети хотели заметить рыцарей прежде, чем те могли заметить их. А во-вторых, потому что он был таким большим, что каждая ветка, которую он задевал, с силой лупила по ним. И после того, как Якоб и Жанна огребли несколько ударов по щекам, они заставили Вильяма переместиться назад. Гвенфорт шествовала рядом с Жанной, прижимаясь белым боком к девочке, которую так любила и по которой так тосковала.
Идя по лесу, они продолжали беседовать. У каждого был свой, присущий только ему выговор. Якоб подцепил свой из стихов еврейской Библии и из посещений бейт-мидраш, где мужчины его слободы учили Тору и беседовали меж собой, споря над каждой строчкой. Вильям, с другой стороны, говорил на высоком французском, густо пересыпанном латынью, как это было принято в монастыре, а речь Жанны была вольна и бесхитростна, как поля, которые возделывали ее сородичи.
Они рассказывали друг другу про свои родные места, про то, как прошло их детство, про друзей, которых они оставили позади; хотя, ко взаимному удивлению, выяснилось, что у них дома осталось не так уж много друзей. Они легко ладили со сверстниками, но, как оказалось, каждый чувствовал, что он не такой, как другие. Так, словно, выскажи они вслух обуревающие их мысли, окружающие решат, что у них не все дома.
Они со смехом описывали друг другу это ощущение, что было знакомо всем троим, но никогда до этого не облекалось в слова. Вильям, Якоб и Жанна, несмотря на все их отличия, обнаружили, что им необычайно легко понимать друг друга. Словно, несмотря на всю разницу в выговоре, каждый из них наконец встретил земляков.
Вскоре они выбрались на широкую дорогу и увидели трактир. Однако, когда они всмотрелись в него из-за деревьев на противоположной стороне дороги, стало ясно, что это не тот трактир, из которого они бежали.
– Думаю, мы заблудились, – объявил Якоб.
– Определенно заблудились, – согласилась Жанна.
– И вовсе нет, – возразил Вильям, который выбирал направление, несмотря на то что шел позади. – Мы просто идем другим путем.
– Настолько другим, что он привел нас к другому трактиру? – спросил Якоб.
Жанна рассмеялась, а Вильям вспыхнул. Знакомое чувство овладело им. Двое детей, светлокожих и нормального роста, смеющихся вместе. Над ним. Над Вильямом.
– Я и хотел привести вас сюда, – проворчал он.
– Посмотри! – сказала Жанна. Она положила ладошку ему на локоть.
Вильям обмер. До него дотронулась дочь Евы! Он даже собрался прикрикнуть на нее, но тут увидел, куда она показывает. От ее пальца взгляд проследовал мимо корявых, покрытых мхом стволов деревьев, и дальше, вниз по дороге, где раскинулся рынок, бурлящий народом. Крики продавцов и покупателей эхом стелились над дорогой.
– Вот, – сказала Жанна, – давайте пойдем и спросим, как найти тот трактир.
– Хорошая мысль, – согласился Вильям.
Он сделал было шаг на дорогу, но Жанна остановила его:
– Не ты! Если рыцари где-то поблизости, они увидят тебя за версту. Да и Гвенфорт. Оставайся тут с ней. Мы с Якобом пойдем, узнаем, где трактир, и сразу вернемся.
Монашка смолкает.
Кто-то стоит у меня за спиной. Я оборачиваюсь и вижу, что он не достает мне до плеча. А я-то сижу. Его волосы такого яркого рыжего цвета, что кажется, словно голова охвачена огнем. А лицо усыпано веснушками. Он усмехается мне, и я вижу, что два передних зуба выбиты.
– Я кое-что жнаю, – говорит он. – Видал, как оно все было. Што штряслось с бедными детифками. Видал, чего он шотворил, и что они шотворили, и все ужасные вещи, что шлучились потом.
Он еще ребенок. Но он выглядит так, словно повидал в этой жизни слишком много, больше, чем иные взрослые. Его глаза в одночасье и зоркие и мертвые. Словно ему ничто не в новинку.
– Но ешли ты хочешь получить кое-что, ты должен дать кое-что, догадываешша, о чем я?
– Убирайся! – говорит трактирщик, вставая со стула. – Я тебе уже раз двадцать говорил, Ренар, не приходи сюда. С меня хватит. Розги не пробовал?!
