Утром, как мы видели, дождавшись появления рыбачьих лодок, он подозвал к себе рыбаков. И вот он через какое-то время уже был у дворца Гермона.
Разумеется, Гермон незамедлительно принял Фегора. В нескольких словах шпион изложил престарелому патрицию Карфагена все: и то, что вернулся изгнанный в Тир Хирам, и то, что это он, Хирам, совершил ужасное святотатство, освободив обреченную на жертву Ваалу-Молоху этрусскую девушку, и то, что вчера вечером Хирам был во дворце Гермона: кто-то из слуг впустил его в покои Офир.
Трудно представить себе, какое впечатление произвело все это на властного гордого старика, и без того ненавидевшего Хирама.
Гермону не стоило труда узнать, что утром его приемная дочь отправилась на прогулку и только сейчас вернулась домой. Патриций, прежде чем объясниться с Офир, решил допросить любимую рабыню Офир как соучастницу и посредницу в сношениях с Хирамом. Трепещущую рабыню привели в залу, где были только Гермон, Фегор и чудовищных размеров негр, более походивший не на человека, а на исполинскую человекообразную обезьяну.
Увидев негра, державшего в руках огромную плетку и зверски скалившего зубы, девушка задрожала всем телом.
– Где твоя госпожа? – спросил ее старик Гермон.
– В своих покоях, господин.
– Она выходила из дому и брала тебя с собой? Где же вы были?
– Гуляли по городу.
– А потом?
– Госпожа пожелала покататься в лодке.
– Гур! Помоги ей разговориться! – обернулся Гермон к негру.
Негр взмахнул рукой, и плетка впилась в обнаженное плечо девушки.
Рабыня закричала истошным голосом.
– Ну? Говори!
– Госпожа посетила какой-то тирский корабль. Она хотела там купить… купила несколько почтовых голубей. Потом… Потом она привела в дом новую рабыню.
Гермон обратился к Фегору, с дьявольской улыбкой наблюдавшему картину истязаний.
– Что за прихоти? Дом и без того полон челяди, а Офир покупает какую-то новую рабыню? Сейчас Гур своим кнутом развяжет язык обеим сразу.
– Нет, нет! – вскричал обеспокоенный Фегор. – Новая рабыня ничего не знает. С ней совсем другое дело. Но, право, твой Гур только гладит, а не бьет.
Гур, уже давно нетерпеливо вертевший в руках рукоять кнута, с каким-то сладострастием взмахнул орудием пытки, и удар за ударом посыпались на плечи и грудь рабыни Офир.
– Говори! Все выкладывай! – кричал на несчастную Гермон. – Офир разговаривала с кем-нибудь на тирском судне? Зачем она купила новую рабыню?
Захлебываясь слезами, дрожа всем телом и с ужасом глядя на палача, девушка, стуча зубами, сказала, что Офир оставалась на тирском судне совсем недолго, а на борт гемиолы поднялась одна, оставив всю свиту внизу, в шлюпке. Да, Офир разговаривала с капитаном гемиолы. Но никто из свиты ничего не слышал.
– Убей меня, но я ничего больше не знаю! – кричала молодая рабыня, сторонясь от вновь взвившейся над плечами плетки.
Гермон видел, что от перепуганной до смерти рабыни больше ничего не добьешься.
– Уведи ее, – кивнул он палачу. Потом, обратившись к Фегору, сказал:
– Теперь пойдем к моей приемной дочери. Постой. Сумеешь ты спустить в море, привязав, понятно, камень на шею, одну женщину? Я говорю о новой рабыне, которую привела Офир.
– Отдай ее мне, и она исчезнет! – шагнул вперед Фегор.
– Ну так следуй за мной!
Разгневанный старик поднялся на верхний этаж, где находились покои Офир.
– Кто там? Это ты, отец? – откликнулся за дверью серебристый голос Офир. – Войди, для тебя двери всегда открыты.
Старик перешагнул порог. Фегор, крадучись, словно кошка, прошмыгнул за ним. Увидев его, Офир нахмурила свои красивые брови.
– Я не знала, что ты не один, отец.
– Со мной Фегор. Ты его знаешь. Он и раньше бывал в моем доме.
– Да, знаю, – холодно ответила девушка. – Но что заставило тебя вводить чужого в гинекей?
Удар попал в цель: у карфагенян, как и у финикийцев, порог гинекея, женской половины дома, мог переступить только свой, но не посторонний. И Гермону, члену Совета Ста Четырех, более чем кому-либо было непростительно нарушать обычай. Но отступать было поздно. Старик начал допытываться у приемной дочери, где ее новая рабыня.
– Увидишь ее, но не сейчас! – ответила Офир. – Не забывай, отец, – мне очень неприятно напоминать это тебе, что у меня мое собственное имущество и мои рабы – не твои.
Опять гордый старик понес поражение: законы Карфагена действительно не давали ему права распоряжаться собственностью приемной дочери…
– Где ты была? Зачем ты ездила на гемиолу в торговый порт? Что ты там делала?
– А! Какой-то подлый негодяй уже успел донести тебе! – вспыхнула девушка. – Но ты забываешь, отец, что я взрослый человек и ни перед кем не обязана давать отчета в своих поступках. Даже перед тобой.
– У тебя было свидание с изгнанником! Ты говорила с Хирамом, с тем, кто нарушил распоряжение Совета Ста Четырех и совершил святотатство! – закричал старик вне себя от гнева. – Хорошо! Ты дашь ответ тому, кто через два дня станет твоим мужем и господином, Тсоуру. А Хирам… Посмотрим, что он скажет, когда вместе со своей гемиолой и всеми своими приспешниками очутится на дне морском. Пойдем отсюда, Фегор! Я доложу это дело Совету.
И Гермон, чуть не таща за собой шпиона, покинул покои строптивой приемной дочери.
Едва затихли шаги, как Офир бросилась в маленькую боковую комнатку, где при появлении Гермона она спрятала «новую рабыню», то есть Фульвию.
– Скорее, скорее! – шептала Офир. – Ты все слышала. Хираму грозит страшная опасность. Придумай что-нибудь. Его надо, надо спасти. У меня в голове туман, я не знаю, что делать.
– Госпожа, ты забыла о крылатых гонцах, почтовых голубях, которых ты взяла сегодня на гемиоле. Они донесут весть об опасности на гемиолу и надежнее и быстрее, чем кто-нибудь из твоих рабов, – ответила Фульвия.
VI. МОРСКОЙ БОЙ
Крылатые гонцы достигли своей цели: в сумраке наступившего вечера инстинкт позволил им безошибочно отыскать гемиолу, и они опустились на ее палубу. Разумеется, их заметили, и Хирам поспешил прочесть пришедшие письма.
– Сидон! – воскликнул он, обращаясь к повсюду следовавшему за ним верному гортатору. – Сидон! Нам сообщают, что Совет Ста Четырех знает, кто я такой. Через несколько минут нам, быть может, даже придется драться.
– Сначала попробуем уйти, господин. Товары уже распроданы, гемиола готова в путь. Гребцы только ждут сигнала. И, насколько я могу судить, военные галеры Карфагена еще ничего не предпринимают против нас. Выход из порта свободен.
