– А чего ж кровать-то пожалела, мать моя? – хохотнула Поля. – Она у тебя железная, модная, на колесиках, с такими видными шарами по углам, погрузила б все на нее и вперед, заре навстречу!
– Это уже был бы слишком дорогой подарок, – нашлась Миля, – а так просто сувенир. Жаль, Тарас на крики пришел, кто-то его сподобил, приняв мое возбуждение за банальность. Влез в окно и увидел весь наш шарм.
Больше всего в данной ситуации переживал Тарас, ведь преступление случилось на вверенной ему территории. Он все мычал, размахивал руками, пытался выяснить у Мили обстоятельства кражи, но получал неизменный ответ: «Все было по согласию!»
Сидеть и лялякать подруги могли часами, и уже никто не допытывался, правда это или кривда, сам процесс общения был творческим и восхитительным! Поля кивала, а после перерассказывала дома эти Милькины байки, как сказки Шахерезады на ночь, когда Яков уже засыпал, а девочки, дочки ее, еще ворочались в ожидании продолжения непридуманных историй.
Библиотека
Еще Милька вспоминала про сокровища господского дома – комнат и залов было множество, и в каждой как в пещере Али-Бабы или графа Монте-Кристо. И названия хозяева придумали своим залам пресмешнейшие – реликварий, например, ну что за название! Только потом Миле объяснили, что такое реликвии, а их в усадьбе было предостаточно, хоть музей открывай. В реликварии этом на полках стояли в огромном количестве резные шкатулки из кости мамонта, наполненные старинными миллионными украшениями, как на складе, но каждая с описью, оружие средневековое по стенам висело, доспехи рыцарские, кое-где побитые и вдавленные, словно вот-вот после сражения. Комнаты еще именовались по цвету шелка, которым были обтянуты: Зеленая гостиная, Красная, Голубая – и по сторонам света: Западная, Восточная. Была еще Серебряная, где коллекция старинного серебра размещалась, и Порцелиновая со старинным китайским и европейским фарфором.
Милька описывала это Поле так, словно они шли по дому и видели все это своими глазами. Тогда еще, года до двадцатого, и обстановка барского дома сохранялась, и удивительные гарнитуры из красного дерева и карельской березы, которые еще самой Екатериной Второй подарены были.
Миля рассказывала много легенд о господском доме. Что было правдой, что нет, она и сама не знала, слушала истории в людской, но воспринимала их, скорее, как сказки, а не как быль. Самую страшную легенду она узнала от хранителя, уже старенького Родиона Кузьмича, который всю жизнь вплоть до революции проработал в огромной библиотеке с высокими потолками, куда был принят писарем совсем еще мальчишкой, а позже, при бароне Михаиле Львовиче Боде-Колычеве, стал смотрителем коллекции, да так и осел в этой комнате, приняв добровольное заточение и найдя в книгах то, что не удавалось найти в людях. Библиотека в господском доме была самой большой комнатой по размеру после бального зала – с высоченным потолком, отделанным черными лакированными балками, и гигантской металлической люстрой в готическом стиле. Свободной от книг была только та стена, где находилось широкое выпуклое, как линза, окно с тяжелой светлой шторой, которая почти всегда занавешивала книги от яркого солнечного света, чтобы те, не дай бог, не ссохлись. Все остальные стены были закрыты полками с полу до потолка так плотно, что и цвет их был неизвестен.
Поля с дочерьми Лидой и Идой, начало 20-х.
Заведовал этим хозяйством Родион, который всю жизнь самозабвенно самообучался и саморазвивался, получая нужные знания и осваивая новые языки в этом большом зале, почти никогда, казалось, не выходя за его пределы. Его всегда можно было найти в библиотеке, хотя три раза в день он отлучался в людскую перекусить, где быстро, наспех, ни с кем особо не разговаривая, сосредоточенно ел, вытирал рот салфеткой, сдержанно благодарил и снова поднимался к себе на рабочее место. Он никогда не приносил в библиотеку еду, чтобы, не дай боже, не уронить крошку на пол и не привлечь этим мышей или, того хуже, крыс. С мышами во всей усадьбе шла яростная молчаливая борьба, они сновали по дому, повсюду попадались в мышеловки, но в библиотеке пока не появлялись, тем более что сторожил ее трехцветный кот Алтын, любимый и уважаемый, еще ни разу не замеченный в порче книг. А когда, случалось, Родион Кузьмич заболевал, то быстро вылечивал сам себя, запросто находя рекомендации на арабском языке в «Каноне врачебной науки» Авиценны или еще у кого из великих в солидном шкафу древних медицинских фолиантов.
Ученей его вряд ли можно было сыскать в окрестностях, а то и во всей Москве. Просто не знали о нем ничего, сидел он книжным червем всю жизнь, скрытый от людских глаз. Он, говоря старым языком, был архивариусом и делал описи всего того, что хозяин прикупал на аукционах или привозил из путешествий. Осматривал приобретенное, чистил-блистил, навешивал ярлыки на каждый предмет, как в музее, и потом выставлял, куда положено, по залам большого дома. Интересовали хозяина в основном Средние века и все, что с ними было связано: оружие, предметы обихода, мебель. Но основной его страстью были книги. Они покупались в огромном количестве, и широченный стол Родиона Кузьмича всегда был ими завален. Только местами начинало проглядывать зеленое сукно бескрайнего стола, как поступала очередная партия старинных фолиантов, которые надо было оприходовать. Каждую новую увиденную книгу Родион рассматривал как привалившее счастье и вообще в связи с этим считал себя очень везучим человеком. Получая от хозяина только что присланную стопку книг, чуть сладковато и пыльно пахнущих временем, он надевал белые хлопковые перчатки, запирал библиотечную дверь, чтобы никто не помешал, и, как гурман, выкладывал тома перед собой на столе, тщательно осматривал каждый и распределял их по своему разумению: что надо открыть вначале, на закуску, что ему стоит попробовать на горячее, а самое редкое и удивительное оставлял, как водится, на десерт. И начинал знакомиться с каждой книгой, как мужчина с женщиной, разглядывая, прикасаясь, нежно проводя рукой по кожаному переплету и вдыхая особый сухой аромат, который, видимо, только его и приводил в восторг. А потом, судорожно глотнув воздух, медленно и с волнением открывал обложку, словно ожидал увидеть то, что предназначено только для его глаз. И начинал перелистывать страницу за страницей, обращая внимание даже на шелест, не слишком ли сухой, на цвет бумаги чуть в слоновую кость, на лисьи пятна, напоминающие ему женские веснушки, особенно на то место, где лежит ляссе – узенькая шелковая ленточка-закладка. Иногда Родион чуть воровато снимал перчатку и, будто делая что-то не совсем приличное, проводил пальцами по бумаге. Потом очередную женщину-книгу закрывал, бережно откладывал на край стола и начинал подступаться к другой, оглаживая белыми перчатками тонкую шелестящую бумагу.
Получив свое законное удовольствие, он заносил все необходимые данные в картотеку и бережно расставлял книги по черным лакированным шкафам в строгом порядке, по теме и алфавиту, решив для себя, какую из них он будет читать в первую очередь. Память у Родиона Кузьмича была удивительная, и если хозяин обращался к нему за справкой, то всегда получал четкий и верный ответ. Родион знал всегда наверняка и год издания, и количество рисунков в книге, и часто общее количество изданных экземпляров – одним словом, живая энциклопедия! Иногда хозяин хвастался им перед своими гостями, проверяя прилюдно его память, и Родион всегда безошибочно давал ответ.
