Согласно «Нихон сёки», легендарный первоимператор Дзимму так объясняет постигшее его временное поражение при покорении восточных земель: «Я — дитя Небесных богов, а сражаюсь с врагом, обратившись к солнцу. Это противоречит Пути Неба. Лучше я повернусь и отступлю, покажу, что я слаб, восславлю богов Неба, богов Земли, со спины мне божество Солнца силу придаст, буду нападать, на собственную тень ступая. Тогда, и не обагряя меч кровью, я непременно одержу победу над врагом» (пер. Л.М. Ермаковой).
Ни в буддизме, ни в китайской религиозно-философской традиции восток не имеет того значения, которое он приобрел в Японии. Как свидетельствует вышеприведенный мифологический эпизод, для японской традиции характерно понимание восточного, солнечного направления как несчастливого, сулящего поражение, если быть обращенным к нему лицом. Вполне возможно, что это была одна из причин, по которой правители Японии пожелали «заложить» эту магическую мину под Китай и Корею: ведь чтобы «увидеть» Японию с континента, следовало обратиться лицом к востоку.
Провокационный характер нового названия страны косвенно явствует и из записи китайской хроники «Суй-шу», в которой сообщается, в какое негодование пришел китайский император при получении послания Суйко, в котором Ямато ассоциирует себя с востоком («Сын Неба страны, где восходит солнце, обращается с посланием к Сыну Неба страны, где солнце заходит»). Обычно в этом эпизоде видят только уравнивание статуса правителей Китая и Японии, но нам представляется, что гнев китайского императора мог быть вызван и тем, что данная формулировка игнорирует «срединное» положение Китая в геополитической модели мира.
Иллюстрация 38. Корона императора с изображением солнца.
Попытки повышения дипломатического статуса Ямато продолжаются на всем протяжении VII в. Целью походов против эмиси, проведение которых активизируется в пореформенное время, было не только увеличение территории, подконтрольной государю Ямато. Плененных эмиси брали с собой даже во время визитов ко двору китайского императора. Уже в это время четко проявляется желание японцев создать свою мини-империю на китайский манер. Одним из свойств такой геополитической модели была окруженность центра (Ямато) варварскими племенами, которые признают зависимость от «метрополии» и приносят ей регулярную дань.
Чрезвычайно показательным в этом отношении было посольство 659 г., когда ко двору танского императора были доставлены мужчина и женщина из числа эмиси. На расспросы императора посланники отвечали, что эмиси живут на северо-востоке страны, не занимаются земледелием («они едят мясо и живут этим») и не строят домов (последнее, конечно же, расходилось с действительностью). Целью такой характеристики эмиси была демонстрация того, что власть благодетельного государя Ямато распространяется даже на самых диких варваров.
Таким образом, вместе с приобретением страной другого названия в начале VIII в. Японией был сделан важный шаг в процессе становления самоидентификации государственной, что создавало в дальнейшем предпосылки и для самоидентификации этнической.
На практике оба названия Японии длительное время сосуществовали (и даже сосуществуют ныне) параллельно, и двум иероглифам «ни» и «хон» зачастую приписывалось чтение «Ямато». Тем не менее, поскольку сфера употребления термина «Нихон» имела тенденцию к расширению, в своем дальнейшем изложении мы будем использовать слово «Япония» (пришло в русский язык из португальского через немецкий или французский). Что касается обитателей архипелага, то следует иметь в виду, что еще в VIII в. корейская летопись «Самгук саги» называет обитателей архипелага «людьми Ва», а первое именование их как «японцев» (нихондзин — «люди Нихон») впервые встречается намного позднее в литературном памятнике рубежа XII–XIII вв. «Удзи сюи моногатари», где корейцы из Силла называют так человека, приплывшего туда из Японии. Начало широкого бытования термина нихондзин в среде самих японцев относится только к периоду Мэйдзи. Видимо, только начиная с этого времени можно говорить о реальном формировании японского этнического самосознания.
Кроме того, следует иметь в виду, что Япония попыталась построить выработанную Китаем геополитическую модель мира, поместив себя в ее центре. Поэтому-то японские хронисты также использовали термин «срединная страна» по отношению к Японии. Эта «срединная страна» должна быть окружена «бескультурными» странами и народами. Среди них существовало несколько градаций. Сам Китай при этом именовался «великой страной Тан» и попадал в категорию «соседней страны» (не имеет обязанностей по принесению дани), в то время как Силла и Бохай относились к «дальним соседям», обязанным приносить дань. Ни те ни другие не находились под благодетельным влиянием государя, но имели возможность «вернуться» к нему. Поэтому переселенцев в Японию именовали кикадзин, т. е. «вернувшиеся к культурности».
Категории «соседей» были неприменимы к окраинным обитателям Японского архипелага (хаято на юге Кюсю и эмиси). Хотя они номинально и проживали на территории, находящейся под цивилизующим влиянием японского правителя, а также приносили ему дань и формально входили в состав податного населения, они (в противоречие с китайской геополитической моделью) считались «варварами». Хаято относились к «южным варварам», а эмиси — к «восточным» (обитатели той части северного Хонсю, которая обращена к Тихому океану) и «северным» (побережье Японского моря). Поэтому по отношению к ним и были возможны меры силового воздействия (посылка войск). Особенно настойчиво эта силовая политика проводилась на севере Хонсю.
Данная модель определяла совершенно различную внешнюю политику Японии по отношению к различным регионам. Хотя Танская империя и попадала в разряд стран, не подверженных «цивилизующему» влиянию тэнно:, но Япония приносила ей дань. В то же самое время Японии (Ямато) еще в VII в. удалось добиться особого статуса в отношениях с Китаем — ее послы являлись ко двору китайского императора, но не каждый год, как то были обязаны делать государства Корейского полуострова. Что же до Силла и Бохай, то Япония считала их своими данниками. Поэтому-то японская правящая элита с таким вниманием следила за развитием событий на Корейском полуострове, и вопрос о посылке туда войск обсуждался в VIII в. по меньшей мере дважды.
Синтоизм.
В VIII в. происходит стабилизация всей политической системы управления, во главе которой стоял правящий род. Несмотря на многочисленные придворные интриги, эффективность работы государственного и репрессивного аппаратов в VIII в. не вызывает сомнений. В системе государственной идеологии кодифицируется и место синтоизма (в непосредственной временной перспективе его роль имеет явную тенденцию к увеличению). Это находит свое отражение как в законодательных сводах (где формулируется список общегосударственных синтоистских ритуалов и правила их проведения), так и в нарративных памятниках — мифологическо-летописных сводах «Кодзики» и «Нихон сёки».
