С одной стороны, море отъединяет одну культуру от другой, а с другой — служит проводящей информационной средой. Применительно к Японии исторический парадокс заключается в том, что оно было проводником информации (если посмотреть на дело с макроисторической точки зрения) только в одном направлении: с материка — в Японию. Не существует никаких данных о переселении сколько-нибудь значительных групп «японцев» на континент. В то же самое время насчитывается, по крайней мере, три достаточно крупных «волны» переселенцев с Корейского полуострова на архипелаг. Каждая из них способствовала кардинальным переменам в культурной, хозяйственной и государственной жизни обитателей Японии.
1. Переселенцы III в. до н. э. — III в. н. э. В результате их взаимодействия с местным населением сформировалась «культура яёй».
2. Переселенцы второй половины V — начала VI в. — отток населения из государства Пэкче, теснимого Силла и Когурё (начало распространения буддизма и письменности в Ямато).
3. Переселенцы второй половины VII в. из Пэкче и Когурё, завоеванных Силла (формирование «государства рицурё»).
Так, значительная часть населения исторической Японии была образована выходцами с материка, а сама древнеяпонская культура формировалась при непосредственном участии переселенцев, которые сумели преодолеть водный барьер, причем массовость процесса переселения указывает, что преграда эта не выглядела чрезмерной (следует, правда, иметь в виду, что поток переселенцев был направлен по наиболее короткому и легкопреодолимому маршруту — через острова Ики и Цусима в Корейском проливе).
Тем не менее, остается фактом неумение (а скорее — нежелание) японцев более позднего времени (под «японцами» мы понимаем в данном случае весь комплекс социально-государственного организма) строить быстроходные и надежные корабли, приспособленные для плавания в открытом море. Вплоть до начала интенсивных контактов с европейцами в XIX в. японцы не выучились (не хотели выучиться!) серьезному мореплаванию, а их «суда» представляли собой, как правило, долбленки, сделанные из одного бревна, размером которого и лимитировался размер судна, предназначенного по преимуществу к плаванию лишь в прибрежных водах.
В XIII–XVI вв. Япония обладала значительным кораблестроительным потенциалом, и так называемые «японские пираты» (вако:) освоили достаточно большую часть азиатского пространства и совершали налеты на прибрежные поселения в Корее, Китае и Юго-Восточной Азии. Сёгунаты же никогда не пытались поставить их на «службу отечеству» и всегда только препятствовали их деятельности, видя в них по преимуществу «вредное» начало — им были совершенно не нужны ни несанкционированная торговля, ни дипломатические неприятности. Весьма контрастный пример представляет собой морская политика Англии — приблизительно в те же времена английские пираты при соблюдении определенных условий фактически поощрялись государством — а Фрэнсис Дрейк был даже возведен Елизаветой в рыцари.
Совершенно понятно, что до середины VII в. путешествие по морю не представляло для японцев особой проблемы: тесные связи военно-политического свойства с государствами Корейского полуострова, где Ямато имело свои интересы, обусловливали посылку туда многочисленных эмиссаров и крупных контингентов войск. Так, экспедиционный корпус 663 г. составлял 27 тысяч человек. Однако в результате серии поражений он был вынужден вернуться на архипелаг, после чего Ямато отказывается от проведения активной внешней политики и начинает энергичное обустройство внутренней жизни. От моря начинают ждать неприятностей, усиливается охрана южной границы (японские правители боялись вторжения со стороны Силла, поэтому любые сведения о нестабильности на Корейском полуострове приводили в VIII в. японское воинство в состояние повышенной боевой готовности), строятся крепости. Японское государство впервые начинает отгораживаться от моря, маркируя его как свою государственную границу. Пожалуй, именно в этот момент был уже сделан окончательный выбор в пользу интенсивного пути хозяйствования, который сопровождался постепенным нарастанием общей интровертности культуры. И хотя расширение территории Ямато продолжалось вплоть до IX в. в северо-восточном направлении, водное расстояние, отделяющее Хонсю от Хоккайдо, преодолено не было. Более того, даже на севере Хонсю власть центра не была особенно прочной.
Нам представляется, что сложившийся в Японии хозяйственно-культурный комплекс способствовал отсутствию экспансии во внешний мир: цикл воспроизводства носил замкнутый и самодостаточный характер; территория архипелага располагала всем необходимым для его поддержания. Факторами, ограничивающими экспансионистские устремления, следует признать: отсутствие скотоводства как значимой составляющей способа хозяйственной адаптации к вмещающему ландшафту и почти неизбежно сопутствующего ему комплекса территориальной агрессивности, вызываемой потребностью в пастбищах; богатейшие морские ресурсы, которые для того времени можно принять за неисчерпаемые, т. е. не выступающие в качестве объекта борьбы за территориальное превосходство; заливное рисосеяние, автоматически предполагающее интенсивные методы хозяйствовании и тщательное освоение прежде всего ближнего пространства.
Территориальная экспансия Японии началась только после «обновления Мэйдзи», т. е. только после того, как она перешла на рельсы европейского индустриального развития, которому с неизбежностью сопутствует необходимость в постоянно увеличивающемся количестве минеральных ресурсов.
Объективно существовавшие предпосылки изоляционизма дополнились историческими факторами. Нараставшая в VII–VIII вв. мирная экспансия иноземной культуры подтачивала саму идеологическую основу существования японского общества — культ предков, освящаемый синтоизмом. Может быть, наиболее зримое выражение этот процесс нашел в неудавшейся попытке смены правящей династии, предпринятой буддийским монахом До:кё:.
Выходцы из Кореи и Китая предприняли масштабные усилия ревизовать синтоистский миф за счет создания генеалогических списков «Вакан сорэкитэй фудзу» (не сохранились), согласно которым иммигранты возводили свое происхождение к божествам синтоизма. Увидев в этом процессе размывания устоявшихся социальных ценностей угрозу собственному положению, японская родоплеменная аристократия во главе с родом Фудзивара выказала явственное стремление к самогерметизации (прослеживаемое отчасти и в более раннее время), стараясь не допустить сторонние элементы в свою «кастовую» структуру. Естественно, что и вся ее социальная политика оказалась подчинена этим целям — она была рассчитана на предотвращение социальной мобильности во всех общественных стратах.
Однако способ изоляционизма, избранный японской аристократией, оказался весьма своеобразен. Провозглашенное ею следование дорогой предков распространялось в основном на социальную сферу, что теоретически могло бы при осуществлении должного контроля привести к полному блокированию потенций ко всякому развитию. Однако этого не произошло, ибо образование, наука и техника фактически не вошли в понятие формирующейся концепции национальной культуры, и, таким образом, для заимствования континентальных достижений в этих областях никогда не существовало непреодолимых препятствий.
