Эмилио Сальгари. Город прокаженного короля
…Дай мне руку, читатель!
Мы странствовали с тобою по дебрям Цейлона вслед за борцом за независимость, грозным и неукротимым Сандоканом.
Мы посетили с тобой волшебные острова южных морей, где было скрыто сокровище Голубых Гор. Мы бродили по прериям Дальнего Запада в дни кровавой борьбы краснокожих с янки. А теперь…
Теперь, если хочешь, я поведу тебя в Край Чудес.
Мы унесёмся в страну, куда и сейчас европеец проникает с большим трудом, да и то ограничиваясь посещением только берегов. Это Сиам, это край, где до наших дней население чтит белых слонов и воздаёт им божеские почести.
Там есть города, выстроенные, как прекрасная Венеция, на тысяче островков, на каналах; там есть горы, которые в недрах своих таят великие сокровища, и есть дебри, населённые загадочными племенами дикарей и дикими животными.
Там есть могучие потоки воды, которые кишат гавиалами и черепахами. И есть там ещё нечто, что сейчас неведомо миру, но когда-нибудь, со временем, будет привлекать к себе тысячи и тысячи туристов: остатки нам неведомой и покуда неразгаданной древнейшей цивилизации, прах некогда гордых, но — увы! — погибших царств.
В этих дебрях Сиама, в почти недоступных человеку зарослях громоздятся развалины высоких башен фантастической архитектуры, крепостные стены, заросшие плющом, руины покинутых дворцов, в покоях которых теперь обитают только шумливые обезьяны да ядовитые змеи.
Окна и бойницы затканы седою паутиною — это работа огромных и страшных своим ядом пауков.
Там есть храмы.
И в полумгле человеческий глаз пугливо различает странные фантастические очертания огромных статуй.
Это боги древнего Сиама.
Исчезли бесследно те племена, которые поклонялись этим богам и унесли с собой тайну их культа. И с ними ушло из мира понимание таинственных письмен, покрывающих пьедесталы изображений и полуразрушенные стены храмов.
Не курится в этих покинутых храмах фимиам, не звучат песнопения жрецов, не вьётся по мраморному полу хоровод несущихся в пляске баядерок…
Но от этого полупризрачного, фантастического мира, кроме развалин, остался ещё целый цикл легенд.
Их свято хранит современный обитатель Сиама. И он ревниво молчит о «священных сагах», когда его допрашивает о них представитель белой расы.
— На что тебе, белый? — уклончиво отвечает сиамец европейцу на соответствующий вопрос. — Ведь ты чтишь других богов…
Вот в этот край легенд, быть может, более древних, чем легенды Цейлона и Индии, я и предлагаю тебе последовать за мною, читатель!
Но я не хочу вести тебя в современный Сиам. Я не поведу тебя в Бангкок наших дней, переполненный миссионерами, торгашами, французскими и японскими шпионами.
Я не поведу тебя в город, где теперь, как и у нас, чернь забавляется посещением кинематографа и напевает набившие всем оскомину мотивы дотащившихся сюда излюбленных мелодий репертуара шарманок…
Мы посетим Бангкок, каким он был приблизительно полвека тому назад, когда народ жил тут, как того требовали его собственные традиции, и когда жизнь была и пестрее, и, во всяком случае, оригинальнее, и интереснее, чем теперь…
Глава I. Горе Сиама
Это было во дни императора Пра-Барда первого, который вёл дружбу с европейцами, оставаясь в то же время типичным восточным владыкою и человеком, полным диких предрассудков и суеверий.
Быть может, даже в дни древности, когда в Сиаме зародился культ поклонения белому слону священных дебрей Сиама, в тело которого воплощается дух бога Ганэши, сотворённого прекрасною Парвати, божественною супругою неукротимого Шивы, никогда ещё в Сиаме не прилагалось столько забот для исполнения всех религиозных требований, для совершения всех церемоний, как в дни императора Пра-Барда.
В особых колоссальных палатах-храмах в этот период было собрано небывалое количество белых слонов, поиски и доставление которых в столицу государства стоили безумных денег.
И вот нечто странное стало приключаться с этими священными животными.
Однажды жалобный и тревожный гул гонга в главном храме поднял на ноги всё население страны. И люди испуганно переговаривались:
— Один из священных слонов покончил свои дни. Несчастье… Горе, горе Сиаму!
Прошло всего несколько дней, и опять над Бангкоком гудел тот же гонг, и опять смятение царствовало среди обитателей города, и опять испуганно твердили люди:
— Слышите? Опять гонг… Опять пресеклись дни одного из священных белых слонов!
— Что это? Или над нашею страною тяготеет проклятие? Горе, горе Сиаму!
Прошла неделя, и опять погиб один из слонов.
Трудно описать, что творилось в этот день с Сиамом!
Смущение, тревога, печаль — потоком разлились по всей стране. Словно призраки реяли и над императорским дворцом и над хижиною бедняка, — и везде и всюду слышался один и тот же вопрос:
— Что же будет теперь с Сиамом?
Боги прогневались на Сиам. Их проклятие грозит стране. Смерть священных слонов — это только предвестье грядущих бед… Что-то будет, что будет?
И, понятно, у всех на устах был ещё другой вопрос:
— Но кто же повинен? На кого именно разгневались всемогущие боги? Кто отвечает за смерть белых слонов?
Одно имя знал весь народ: Лакон-Тай. Генералиссимус сиамских войск. Великий воитель, имя которого золотом вписано в историю Сиама.
Лакон-Тай был потомком одной из древнейших фамилий Сиама. Всю жизнь он служил родному краю.
Когда какой-нибудь враг вторгался в пределы Сиама, Лакон-Тай встречал его нападение. В дни мира Лакон-Тай являлся одним из влиятельнейших советников вот уж третьего императора Сиама, Пра-Барда, и народ назвал его благоговейно «великим заступником бедняков», потому что Лакон-Тай отличался неподкупностью, суровою честностью и в то же время гуманностью.
Но за Лакон-Таем было одно прегрешение: вопреки традициям знатных сиамцев и самого императора он в молодости не обзавёлся гаремом, а женился на женщине из Европы. И поговаривали, что под влиянием своей жены он, по крайней мере втайне, перешёл в христианство.
Очень может быть, что рука какого-нибудь неумолимого врага отняла у благородного Лакон-Тая радость его жизни: безумно любимая им женщина скончалась во время его отсутствия с загадочными симптомами отравления.
Лакон-Тай был безутешен, и если бы почившая не оставила ему вместо себя ребёнка, малютку-дочь, Лакон-Тай покончил бы самоубийством. Но он столь же страстно любил ребёнка, как умершую жену, и всего себя посвятил воспитанию малютки.
