— Это они, — тотчас же сказал он, — я уверен, что не ошибаюсь
— Я подозревал то же самое, — сказал человек ростом почти в два метра, но худой как спичка.
— Вахмистр обещал?..
— Сто цехинов за двух белых и двести за девушку.
— Стало быть, в удобную минуту мы завладеем ими. Клянусь Аллахом! Дела прежде всего, и я человек, способный не посмотреть и на сенусси. Вместо того чтобы везти свои товары кабилам, я поверну к северу и распродам их за хорошую цену в дуарах. Триста цехинов вознаградят меня за потерянное время
— Ты очень хитер, хозяин.
— Я торговец и умею обделывать свои дела. Аллах мне их послал, и дурак я буду, если не воспользуюсь таким случаем.
— Когда же нанесем удар? — спросил худой гигант.
— Где спаги?
— Около Атласа, сказал мне вахмистр. Ими командует сержант по имени Бассо.
— Не забывай этого имени.
— Не забуду, предводитель.
— Приготовь трех—четырех верблюдов и пару лошадей для моих гостей. Остальные не очень нагружены и вынесут немного больше тяжести.
— А марабут? — спросил гигант. — Он святой человек. Бедуин пожал плечами.
— Он стар, — прибавил он немного погодя, — если, по несчастью, выстрел уложит его, нечего будет жалеть Рай Пророка дороже его куббы. Спокойной ночи, Диаб.
XIX. К Атласу
На следующий день в четыре часа пополудни, когда уже начала спадать жара, караван, набрав воды, тронулся в путь по направлению к горной цепи Атласа, которая уже виднелась на горизонта Хасси аль-Биак нанял трех верблюдов, нагрузил их своими драгоценными сундуками, большим запасом пуль и пороха. Двух лошадей он предназначил для графа, еще слабого, и для дочери, не привыкшей к пешему хождению.
Тяжелые и крепкие ящики не ускользнули от внимания хозяина каравана, может быть подозревавшего, что они полны золота.
По счастью, тосканец бодрствовал и, видя, что бедуин вертится около верблюдов, подошел к нему, говоря:
— Предупреди своих людей, чтоб они не трогали этих ящиков, а то весь караван может взлететь на воздух.
— Что в них? — спросил бедуин.
— В них бомбы, предназначенные кабилам. Ты знаешь, что они задумывают новое восстание против франджи?
— Я ничего не знаю, я занимаюсь своей торговлей. Они опасны, эти бомбы?
— Могут взорвать сразу сто человек и сто верблюдов. Подумай, друг, в них гремучая вата, нитроглицерин и динамит.
— Это что за звери? — спросил бедуин в ужасе и прибавил: — Я не хочу путешествовать с такими адскими машинами, которые каждую минуту могут взорвать меня. Выброси их, а то я не тронусь с места.
— Прекрасно! Если я выброшу их, бомбы рассыплются, и тогда прощайте все! Самое лучшее оставить их так, как мы их уложили.
Испуганный бедуин не осмелился настаивать, но послал своих гостей с их верблюдами и лошадьми вперед, чтобы не подвергнуть себя и свой караван возможности взлететь на воздух.
Так началось путешествие по голой, бесконечной пустыне, где едва хватало растительности, чтобы кормить верблюдов, довольствовавшихся самой скудной пищей, и где солнце жгло немилосердно.
Цепь Атласа обрисовывалась яснее на горизонте и сулила тень дубовых лесов и свежесть ручьев.
В восемь часов вечера караван в первый раз остановился отдохнуть и поужинать, потом снова тронулся в путь, с иностранцами впереди и на большом расстоянии от бедуинов.
Сказка о бомбах, предназначенных для кабилов и сенусси, распространилась между людьми, и никто не смел подойти к верблюду Хасси аль-Биака, где находились таинственные ящики.
В полночь остановились в дикой местности, где едва росли жалкие сухие травки и проходило высохшее русло когда-то большой река
Бедуин приказал приготовить для своих гостей палатку, послал им еды и табаку, но, против обыкновения, не вошел пожелать им доброй ночи.
— Он, должно быть, запуган нашими бомбами, — сказал Энрике.
— Это не объясняет его невежливость, — ответил казавшийся взволнованным Хасси аль-Биак.
— Ты опасаешься чего-нибудь?
— Всего можно ожидать от бедуинов, к тому же я сегодня заметил нечто»
— Что? — спросил граф.
—Что три человека оставили караван и исчезли в разных направлениях.
— И не возвратились?
— Нет, сын мой.
— Они были на верблюдах или на махари?
— На махари.
— Это заставляет меня призадуматься, — сказал после нескольких минут граф.
— Меня еще больше, франджи, — сказал марабут, до сих пор не принимавший участия в разговоре.
— И ты заметил что-нибудь, святой человек? — спросил Энрике.
— Я заметил, что аль-Мадар разрывал синюю бумагу и бросал кусочки по дороге.
— Что же в этом подозрительного? Он отделался от лишних семейных писем, которые здесь уж никто не будет подымать и склеивать, — сказал тосканец.
— Бедуин и семейные письма! — воскликнул смеясь граф. — Они не учились грамоте, сыны пустыни. Не шути при таких серьезных обстоятельствах, Энрике.
— В конце концов, что ты видишь в этом сеянии бумажек?
— Это могут быть сигналы, — сказал Хасси.
— Кому?
— Спроси у Мулея.
— Черт побери! — воскликнул Энрике. — Ты знаешь какие-то тайны и скрываешь их от нас. Откройся нам, милый святой человек, и сообщи то, что может нам пригодиться.
— Да, ты должен сказать нам, — проговорил граф.
— Хорошо, я скажу вам, что аль-Мадар не верит, чтобы целью вашего путешествия было продать оружие или бомбы кабилам, — ответил марабут. — Вчера вечером, когда он увел меня из вашей палатки, он расспрашивал о вас и говорил про блед.
Услышав этот ответ, граф и итальянец вздрогнули, так как знали, что цена, назначенная за их головы, могла соблазнить любого мошенника, имеющего возможность задержать их.
— Дело очень серьезное, — сказал магнат. — Если бедуин заподозрил, что мы те самые беглецы, то он наверняка захочет заслужить награду.
— Послушай, марабут, — сказал Энрике, — давно ты знаком с этим бедуином?
— Года два.
— Не знаешь, разбойничал ли он? Марабут пожал плечами и ответил:
— Все бедуины начинают с того, что разбойничают, а потом становятся проводниками караванов и более или менее честными купцами.
— Так что и твой аль-Мадар не святой?
— Я не имел причины жаловаться на него.
— Потому что у тебя нечего было взять, — сказал Хасси. — Если б он догадывался, что в твоей куббе ты прячешь оружие сенусси, не думаю, чтоб я теперь с тобой разговаривал.
