— К радже Лабука. Ты сам, верно, слышал их разговор, сахиб?
— Не все. Уф! Если бы ты не пришел сказать, что я свободен, я, кажется, не выдержал бы. Мое терпение подошло к концу. Столько дней, столько ночей провести в темной дыре, не видя собственных рук, лежа на ребрах судна и ожидая, что каждое мгновение тебя могут открыть и раздавить, как… змею! Только дети моей родины, только греки способны выдержать это испытание.
— Но оно окончено, сахиб. И ты напрасно жалуешься: у тебя было прекрасное убежище. У тебя была пища, вино. Ты даже мог курить…
— Но я не видел света божьего дня. Только тот, кто, как я, охвачен мечтой о мести, может ради нее нести такие жертвы. Но об этом — после. Скажи, Сидар, меня совершенно забыли при ассамском дворе? Все забыли?
— О нет, сахиб. У тебя было и осталось много верных друзей!
— Но они лижут руки тому, кто силен, и лягают того, кто слаб…
— Сахиб, все думают, что тебя давно уже нет на свете.
— Дьяволы! Но они рано похоронили меня! Я жив! Я только ушел в тень, когда эти пришельцы завладели Ассамом, объявили безумцем моего друга и господина, Синдию, раджу Ассама, и на его золотой престол посадил бывшую баядерку и ее проклятого мужа, этого Янеса. Но я еще жив! И я вернусь в Ассам!
— Да будет так, сахиб! Твои друзья будут рады тебе! Пройдем в мою каюту. Никто не посмеет войти туда, сахиб, — сказал хитмудьяр.
Грек последовал за ним. Введя его в маленькую, но с некоторым комфортом убранную каюту и убедившись, что никто не подслушивает и не подсматривает, Сидар угостил грека душистой сигарой и вином. Но грека больше радовало то, что он может ходить, глядеть в люк каюты, видеть море и небо.
— Я еще вернусь в Ассам! — бормотал он. — Вернусь! Это верно, как то, что меня зовут Теотокрисом. И посмотрим, долго ли будет помнить своего португальского супруга прекрасная Сурама! А если она будет сопротивляться мне, Теотокрису, я заставлю ее вспомнить, что она была осуждена стать баядеркой!..
Жестокая, хищная улыбка ползла змеей по алым чувственным губам грека. И в красивых, но наглых черных и круглых глазах его светился странный огонек. Это были глаза голодного и злобного волка.
— Но говори, Сидар! Я не все слышал о планах врагов Синдии! — промолвил Теотокрис, усаживаясь.
— Я не так много знаю, сахиб! — отозвался Сидар. — Знаю, что они хотят силой или хитростью пробиться к Голубому озеру. Я сам в первый раз слышу это имя. Но вот что важно, сахиб, и чего я не мог сообщить тебе раньше: тут, на берегу, в хижине, охраняемый малайцами, лежит, должно быть, очень важный пленник, о котором Янес. и Сандакан много говорили.
— Кто такой?
— Не знаю. Я видел его. Он высокий, худой, у него орлиный взгляд. Вот все, что я знаю. Но я могу показать его тебе. Я велю перевести его сюда, на яхту. Если тебе понадобится освободить его, — ничего не может быть легче: я усыплю или отравлю сторожей, и мы выпустим пленника. Он уйдет и поможет тебе, сахиб, уйти.
— Но Сандакан убьет тебя!
— Я не буду столь глуп, чтобы дожидаться его возвращения, сахиб. Я уйду с тобою. Ибо ты — тот, кому суждено отомстить за унижение и гибель моего молочного брата Синдии, раджи Ассама, свергнутого Сандаканом и Янесом. И куда пойдешь ты во имя мести Янесу и Сандакану, туда пойду я. Ради этой мести я, рискуя собственной жизнью, устроил тебе убежище на яхте, дал возможность всюду следовать за нашими врагами. Они и не подозревали, что их яхта, кроме них, везет и того, кто напоит свое оружие их кровью и утешит свое сердце их муками.
Грек нетерпеливо прервал эту цветистую речь мстительного индуса:
— Ну, будет! Веди твоего пленника. Мне очень хочется поскорее увидеть его. Я почему-то подозреваю, что увижу какого-нибудь старого знакомца! — сказал он.
Мажордом вышел из каюты, тщательно заперев ее на ключ. Теотокрис остался в одиночестве. И, стоя у люка, он бормотал про себя: «Судьба, судьба! Почему бы мне не возвратиться на родину? Потому что теперь пришлось бы возвратиться полунищим. Что же, после того как я утопал в золоте, будучи фаворитом идиота Синдии, раджи Ассама, я должен грызть сухую корку хлеба на родине? Или приняться снова, как в молодости, ловить рыбу, нырять на дно моря за губками? Покорно благодарю. Или пан, или пропал! Или все, или ничего! Таков Теотокрис, единственный сын моего блаженного отца! Но посмотрим, кого-то доставит хитмудьяр… Посмотрим!»
В это время послышались шаги, и несколько малайцев, поднявшись по трапу, доставили на борт, а потом пронесли в кабину тихо стонавшего человека, привязанного к импровизированным носилкам. Это был Назумбата. Его сопровождали не спускавшие с него глаз малайцы, поставленные сторожить его, и сам верный мажордом. Потом Сидар возвратился в каюту, где его с нетерпением поджидал грек Теотокрис, и доложил, что пленник тут и что сторожам уже дан напиток, который погрузит их в глубокий сон.
Действительно, полчаса спустя, когда Теотокрис и Сидар пошли в каюту, где лежал Назумбата, его стража спала мертвым сном. Назумбата был немало удивлен как тем, что заснули его сторожа, так и тем, что вошедшие заговорили с ним, как друзья. Разговор был недолог. Прошло еще полчаса. В сумерках с парохода сошел, не торопясь, верный хитмудьяр Сидар. За ним следовали оба малайца, сторожа Назумбаты. Только почему-то оба словно старались скрыть лица от вахтенных. И один немного прихрамывал. Кому-то из вахтенных показалось, что сторожа, в сущности, поступают не по правилам, покидая, не сменившись, каюту пленника, которого приказано так тщательно стеречь. Но с ними был сам мажордом Янеса хитмудьяр Сидар, и вся ответственность ложилась на него. Должно быть, так распорядился сам супруг рани Ассама…
Когда три таинственные фигуры затерялись в сумерках надвигавшейся ночи, вахтенный уловил чуть слышный запах дыма. Обеспокоенный этим, он встал со своего места, сделал два шага, хотел крикнуть, может быть, даже крикнул что-то, но никто уже не услышал его: огромный огненный столб вырвался из-под палубы яхты Янеса, унося ввысь обломки дерева, железа, части машин. Прогрохотал взрыв. Потом с неба в море посыпались, словно звезды, огнистые искры, раскаленные обломки с шипением погрузились в воду. И там, где за несколько секунд до этого стояла прекрасная яхта, теперь не было видно ничего, кроме бешено крутившейся воды. Бездна поглотила судно, разнесенное взрывом. Огонь, зажженный Теотокрисом в крюйт-камере яхты, сделал свое дело.
На берегу в замешательстве бегали люди из отряда Самбильонга. Но никто уже не мог помочь горю. А Сидар, хромой Назумбата и Теотокрис были далеко. На другой день к месту катастрофы вернулся пароход, привезший из путешествия Сандакана, Янеса, Тремаль-Наика и Каммамури. Как гром поразило их известие, что яхта погибла, взлетев на воздух. И все они были в полной уверенности, что с яхтой погиб верный хитмудьяр Сидар, погиб пленник Назумбата, на помощь которого в качестве проводника так рассчитывал Сандакан.
Гибель яхты была приписана какой-то роковой случайности. Хладнокровный Янес и по этому поводу высказался весьма своеобразно.
