Потрескивали вспышки фотоаппаратов, перекрикивались голоса, слепили прожектора… Со всех сторон неслись крики, свистки, переговоры по громкой связи «уоки-токи»
[45]. Все сновали туда-сюда, и эта суета чем-то напоминала ажиотаж, царящий в залах маджонга
[46]. Сотрудники лаборатории, в комбинезонах с капюшонами, стоя или на коленях, осуществляли выемку вещдоков. Один из них снимал все на видеокамеру HD. Чань подумал, что он сам, едва заглянув в контейнер, уже на все нагляделся до тошноты.
Он отметил про себя, что жертва впервые была изнасилована и замучена не в собственной квартире, а в контейнере Западного терминала № 8 в порту Коулуна. Пейзаж тут был беспокойный: тысячи контейнеров выстроились в неровные ряды, как разноцветные костяшки домино, над ними высились подъемные краны, а фоном служил виадук Цин-Ша, висящий в ночной темноте и сверкающий отсветами десятков фар. Откуда и каким образом мог попасть в эту зону порта убийца, оставалось открытым вопросом. Портовые склады растянулись на несколько гектаров между Цинн-И и Лай-Чи-Кок и были обнесены решетчатой оградой, а въездов было всего несколько. Надо будет проверить каждый из них. Конечно, здесь, так далеко от въезда, укрытый стенами контейнеров от посторонних глаз и ушей, он чувствовал себя спокойно. Но зачем было забираться сюда? И как ему удалось вскрыть контейнер? И кому этот контейнер принадлежит?
«Мину», – сразу же подумал Чань. Он готов был поспорить, что и этот контейнер, и те, что стоят рядом с ним, принадлежат Мину.
* * *
Убийца добавил еще одну деталь. И какую деталь… Прежде чем снова войти в контейнер, Чань набрал в легкие побольше воздуха. Она сидела в центре, в ослепительном свете прожекторов, привязанная к стулу. Голая. Бледная. Казалось, что вся эта суматоха ее не касается. Она была мертва, это верно, но в то же время словно и жива, словно вот-вот проснется, откроет глаза и спросит, что тут происходит. Но это он так думал. Для всех остальных она была просто большим куском мяса.
На фотографиях с предыдущих случаев в тело жертвы были воткнуты длинные стальные стержни, похожие на спицы. Они торчали в глазах, в ушах, в висках, в носу, в трахее и в грудях. Во многих местах убийца прижигал ей тело. Но на этот раз он нашел новый способ причинить ей боль: обмотал ее колючей проволокой, причем особенной – не той, что колет, а той, что режет, потому что она составлена из десятков небольших кусочков бритвенных лезвий, близко закрепленных друг возле друга. Такая проволока наносит раны гораздо более глубокие, чем обыкновенная, и используется в тюрьмах и для ограды военных лагерей. Наверное, девушка запаниковала, как конь, которого заманили в ловушку, и начала сопротивляться и дергаться, потому что лезвия глубоко вонзались в кожу, раздирая и терзая ее, особенно в области груди, рук и бедер – иногда до самой кости.
К тому же изо рта у девушки торчала змея.
Стоявший рядом Элайджа наблюдал это зрелище спокойно, и на его лице не отражалось никаких эмоций. Ни печали, ни недоверия. Он смотрел на помещение как на прилавок мясника – каковым он, по сути, и являлся.
«И это наш мир, – подумал Чань, – и в таком мире мы живем…» Он вышел и побрел наугад между рядами контейнеров. Их высокие металлические стенки вызывали в сознании образ осажденной крепости. Чань глубоко вдыхал вечерний воздух, и сердце его понемногу начало успокаиваться.
страх
грязь
отвращение
ужас
омерзение
36
Мин Цзяньфен промокнул губы салфеткой с собственными инициалами. Ненадолго задержал взгляд на море и островах, тонувших сегодня в пелене настырного серого дождя. Поморщился. Сегодня среда, и дождь может серьезно усложнить вечерние заезды в Хэппи-Вэлли. Мэджик Мэверик не любил рыхлой земли. Что угодно, только не это… Этот чертов коняга был капризнее любой дивы.
– Все-таки тот молодой полицейский был в ресторане, – настаивала Регина Лим.
Мин переключил внимание на начальницу службы безопасности, сидевшую напротив, и нагнул голову в знак того, что понимает серьезность ситуации. У нее была концессия на паранойю, он ей за эту паранойю и платил.
– Но Мойра не пришла, – заметил он.
– Но она ведь звонила в ресторан, значит, собиралась прийти, – подчеркнула Регина, со стуком поставив на блюдце чашку из севрского фарфора.
– Наверное, передумала…
Регина Лим бросила на него из-под очков острый, неодобрительный взгляд. Она принадлежала к тем немногим, кто осмеливался ему противоречить. Это одна из проблем людей, достигших определенного уровня власти и богатства: вам не смеют сказать правду в глаза, вы оказываетесь в изоляции и слышите отныне только то, что хотите услышать. А Мин не хотел, чтобы ему льстили; он как раз хотел, чтобы ему говорили правду в глаза. Хотя в глубине души и понимал, что это не так, что он такой же, как все: он всю жизнь боролся за то, чтобы оказаться на том месте, где пребывает сейчас, а следовательно, не любил плохих известий. И ему не нравилось, когда подчиненные ему противоречили.
– На этот раз, – согласилась Регина. – А что будет дальше? Мы знаем, что у нее есть контакты с полицией. Они явно хотят ее завербовать и просто так не выпустят…
Мин заметил, как выгодно облегающее голубое поло подчеркивает ее необычайно пышную грудь. Пожалуй, грудь была единственным проявлением щедрости в этой женщине. Что же до остального… Костистое, угловатое лицо и очень недалекий ум. Ему вдруг вспомнилось движение, зародившееся в Штатах и в Европе после дела Вайнштейна
[47].
– Они не смогут сделать это открыто, – возразил он, не сводя глаз с груди своей начальницы службы безопасности. – Им надо, чтобы она дозрела и начала действовать… Они прекрасно знают, что, дойди это до наших ушей, она тут же спалится и уже не сможет быть им полезной. Они сильно рискуют.
Регина Лим бросила на него осторожный взгляд.
– Гм… И, тем не менее, все это мне очень не нравится.
– Регина, – успокоил ее Мин, ковыряясь ложечкой в яйцах «Бенедикт», – ее телефон у нас на прослушке, и благодаря ему мы знаем, где она находится в каждую секунду; мы читаем ее почту, ее сообщения, отслеживаем, когда она входит в Центр и выходит из него, когда она приходит домой и покидает дом. Продолжайте наблюдать за ней. Вы уже проделали большую работу. Как и всегда.
