– Никогда не знаешь, на кого натолкнешься на улице. И люди уже начали жаловаться, что в городе слишком много девчонок сомнительного поведения. На прошлой неделе какого-то старика чуть не поколотили за то, что он принял обычных девчонок за проституток… – Чэн рассмеялся. – И все больше обращений с жалобами на мужчин, которые по той же причине пристают к женщинам на улицах.
Они миновали «Макдоналдс» на Кау-Юк-роуд и свернули на Тай-Тон-роуд, огибавшую здание «Сити-молла». Вход туда напоминал вход в казино, а большие часы над ним показывали без пяти двенадцать.
– Две недели тому назад закрыли бордель в общественном туалете торгового центра. Туда в поисках развлечений шлялись только посетители центра. Задержали пятьдесят девчонок, и среди них много малолеток. Все «работали» в кабинках сортира.
Центр города представлял собой цепочку магазинов. Ночь здесь пахла жаровнями, женскими духами, сигаретами и дезодорантами. Полицейские растворились в толпе призраков, ярко освещенных городскими огнями, и сами стали такими же безымянными тенями среди теней. Оно и к лучшему: в Юэнь-Лон триады повсюду.
– Однако то, что вы ищете, просто так на дороге не валяется. Есть, конечно, девицы, которые согласны заходить очень далеко… Но они и стоят очень дорого.
Магазинчики постепенно расступились, и они оказались в районе старых, обветшалых построек, точнее, еще более обветшалых, чем в центре. Чэн на ходу вытащил сигарету, закурил и поглядел по сторонам. На улицах вдруг стало меньше народу.
– Ребята, а ведь есть еще Вероника, – медленно сказал Чэн, переходя на другую сторону. – Если тот ваш тип знается с кем надо, он рано или поздно придет к Веронике…
– Точно, – подал вдруг голос Элайджа, резко остановившись. – Я об этом как-то не подумал, но, похоже, ты прав, это очевидно…
Чань удивленно на него взглянул. Элайджа наверняка знал, на что намекал старший инспектор. А потом он вспомнил: ведь Элайджа живет в Юэнь-Лон, и совсем недалеко отсюда. Но все равно, в Юэнь-Лон, наверное, не одна сотня проституток…
– А Вероника это кто? – спросил он Элайджу.
Старик послал ему взгляд, затуманенный то ли ночной мглой, то ли сигаретным дымом.
– «Королева шлюх», – ответил он.
* * *
Полная луна, похожая на гигантскую женскую грудь, освещала сверху двенадцатиэтажный дом, еще более жалкий и невзрачный, чем соседние. Дом стоял на краю небольшого сквера, в центре которого торчали две пропыленные акации. Городское освещение вдруг куда-то подевалось, и теперь все дома заливала молоком яркого света щедрая лунная грудь.
– Это здесь? – спросил Элайджа.
Старший инспектор Чэн утвердительно кивнул. Пока они шли, он без устали говорил о Веронике как о проститутке особой, уникальной. Ее услуги стоили намного дороже, чем услуги остальных девушек. Уже одно то, какие вещи о ней рассказывали, подтверждало такую версию.
– Но не похоже, чтобы здесь было много посетителей, – прокомментировал Элайджа.
Не успел он произнести это, как из дома вышли двое мужчин и прошествовали мимо них, а еще трое прошли через сквер и скрылись внутри. Чань оглядел колючую проволоку, которая окружала антресоль и проходила между коробками кондиционеров, делая дом похожим на крепость.
Прошло еще несколько минут, и Чэн повернулся к ним:
– Подождите меня здесь.
С этими словами он тоже скрылся в доме. Оба полицейских разглядывали освещенные окна на облезлом фасаде, где местами было развешано белье. Наконец появился полицейский из Юэнь-Лон и махнул им рукой, чтобы входили.
В холле, возле разломанных почтовых ящиков, их встретил парень с прической «а-ля бандана». На нем был жилет, выгодно подчеркивавший сильные, сплошь покрытые татуировкой руки. Он оглядел их злым, презрительным взглядом, не выпуская изо рта окурка.
– Чего уставился? – раздраженно спросил Элайджа, проходя мимо него.
– Спокойно, – сказал Чэн.
Кривая усмешка на лице парня стала шире.
– Ну, чего смотришь? – повторил Старик, подходя к нему.
Бандит из триады смерил его взглядом и нехорошо улыбнулся. Инспектор Чэн схватил Элайджу за руку как раз в тот момент, когда тот собрался наброситься на парня, и оттащил к лифту.
– Всё в порядке, успокойся!
Уже в кабине Чэн тоже занервничал:
– Черт возьми, что на тебя нашло? В игрушки играешь?
– Почему вы не закроете это заведение?
– В процессе… – уклончиво отозвался маленький инспектор, поправляя на себе пиджак, помятый в результате инцидента.
Он нажал кнопку последнего этажа, и кабина со скрежетом поползла вверх. Внутри остро пахло горелым пластиком. Так пахнет только что выкуренный крэк, сигарета с кокаином. Наконец, двери распахнулись на двенадцатом этаже, и Чэн первым вышел в узкий коридор, так же, как и в Фуджи-билдинг, раскрашенный в розовые и фиолетовые тона.
Кроме двери лифта в коридоре была еще только одна, и на ней, согласно традиции, красовалась большая золоченая корона.
* * *
Ее звали Беата Биргеланд. Она родилась двадцать шесть лет назад в Норвегии, но с 2016 года жила в Гонконге. Синеглазая блондинка. А таких шикарных грудей, как у нее, Чань не видел ни у кого. Каждая раза в два больше ее лица; белые, тяжелые, продолговатые, они спускались почти на уровень пупка своей хозяйки. Сквозь их нежную кожу просвечивали голубые жилочки. Все ее тело, включая эту роскошь, закрывало длинное, до щиколоток, красное платье. Однако слева на платье имелся разрез до самого бедра, сквозь который виднелась полоска кожи такой же белизны, как и груди: чео-сам, традиционный наряд, тот самый, который носила знаменитая Сьюзи Вон.
«Чистейшей воды клише», – подумал Чань, глядя на нее, однако все же почувствовал смутное волнение при виде такого странного и пьянящего сочетания вульгарности, элегантности и загадки. А Элайджу просто загипнотизировало невероятное декольте, которое Чань – в отличие от коллеги, он увлекался западным кинематографом – квалифицировал как феллиниевское
[52].
А потом Чань подумал, что, наверное, дело не только в этом. Он понял, или ему так показалось, что на самом деле сделало из нее «Королеву». И ее потрясающая грудь была тут ни при чем. И ни при чем была красота ее лица с глазами цвета незабудки, с радужками, обведенными темным ободком, ни в зрачках, суженных до размера булавочных головок – Чань сразу вспомнил запашок в лифте, – ни в губах, чуть тронутых розовой помадой, или в темном макияже. Нет, не это делало ее необыкновенной. В ее манере держаться, двигаться было что-то такое, что не поддавалось никакому определению – и, тем не менее, зачаровывало. Как бы там ни было, а Беата Биргеланд, она же «Вероника», сидела в кресле на небольшом возвышении, отчего кресло становилось похожим на трон, под большим китайским фонарем и разглядывала их, словно подданных, явившихся испросить аудиенции.
