Затем он погрузил шприц в фильтр-пакетик, набрал исключительно прозрачный фильтрат, снова облизал пересохшие губы и воззрился на шприц, словно от этого зависела его жизнь.
После этого старый сыщик нагнулся к левой ступне, с которой предварительно снял носок, и отвел в сторону большой палец. Все наркоманы знают, что ступни – скопище всяких бактерий, идеальное место, чтобы схватить какую-нибудь инфекцию и заработать гангрену, но он предусмотрительно вымыл ногу с мылом. Затем помассировал ступню, чтобы набухли вены и стало лучше видно место, куда колоть. Игла должна войти по ходу кровотока сверху, под углом сорок пять градусов. Нелегкое занятие, когда колешь в ногу… Он легонько нажал на поршень, ввел примерно половину и подождал, насторожившись: устроить себе передоз в апартаментах на Юэнь-Лон в его планы не входило. Поначалу Элайджа ничего не ощутил и приготовился еще чуть-чуть нажать на поршень, как вдруг почувствовал: вот, приближается. Поднимается из глубин вселенной, из другой галактики… Комета, алое пламя, цунами – ударная волна, вспышка, кайф. Она взорвала ему башку в тот самый момент, когда наркотик дошел до мозга. Гонконгский героин исключительно и божественно чист. Элайджа откинулся на спинку дивана почти без сознания. От жара этой волны у него порозовели щеки и губы, а взгляд был уже далеко, на расстоянии световых лет отсюда. Черт побери, может ли быть что-нибудь лучше?
Он сидел, открыв рот, и ощущал себя легким, во власти эйфории, снова молодым. Позабыты были все долги, все угрозы триад, а вместе с ними и тайфун, и красное пятно рисунка на его двери, который уже видели все соседи. Оно походило на таинственные письмена неизвестных континентов. Или на брызговые полотна Джексона Поллока
[61]. Но Элайджа не знал, кто такой Джексон Поллок.
Зато хорошо знал, какими методами на Новых территориях заставляют возвращать долги. Мерзкая мазня на его двери была позорной меткой: она орала, что в глазах всех он – подлый выродок. И эта же метка была последним предупреждением триады. Но сейчас Элайджа чихать на нее хотел, точно так же, как и на приближающийся тайфун. И на чувство вины, которое терзало и постепенно убивало его. Сейчас он позабыл обо всем. В это мгновенье он был в объятиях своей возлюбленной, самой верной, самой сладостной и порочной, той самой, что всегда появлялась, когда он ее звал, и которой ему смертельно недоставало в остальное время.
И которая его однажды убьет…
* * *
Чань взглянул на небо. За окнами дома № 1 по Арсенал-стрит небо стремительно темнело. Все четыре здания главного полицейского управления округа Вань-Чай – Кейн-хаус, Арсенал-хаус и два крыла, восточное и западное – почти полностью опустели. Часть полицейских разошлись по домам к семьям, часть откомандировали патрулировать улицы в неблагополучных районах. Только коммутаторная и административный этаж, где располагалась дирекция, были полны народа.
Молодой сыщик вглядывался в небо: тяжелое и черное сверху, оно свинцовой крышкой висело над городом, и только на уровне крыш небоскребов чернота перетекала в мертвенную бледность. Над морем крутились тучи, похожие на обезумевший от дыма пчелиный рой, и казалось, что свинцовый свет, струящийся сверху, собирается засыпать город пеплом. И весь ужас был еще впереди. Чань посмотрел на часы: 17.43. Меньше чем через час их накроет тайфун. Он подумал о Мойре, и от тревоги за нее внутри все сжалось. Что она сейчас делает? Он проклинал саму мысль отправить ее в Центр. А если перекроют все улицы, все коммуникации? А если ей будет нужна его помощь? Не надо было позволять ей возвращаться в кампус. Теперь он проклинал себя за то, что не согласился переждать тайфун вместе. И не ответил на ее вопрос: «Ты любишь меня?» В ярости на себя, сходя с ума от тревоги, Чань взглянул на только что пришедший мейл. Видимо, он не единственный сегодня работал. Сообщение пришло из технического отдела, где занимались ноутбуком, телефоном и планшетом Игнасио Эскуэра, изъятыми при обыске после его убийства.
Чань сел за стол и открыл мейл.
И застыл на месте. Еще раз перечитал сообщение. Судя по тексту, что был у него перед глазами, испанец провел огромную работу, обширное расследование только по поводу одного человека. И зашел слишком далеко… Дьявольщина!..
* * *
– Ты боишься? – вдруг спросил DEUS.
Мойра опустила глаза на планшет. Может, она ослышалась? Голос DEUS’а объявился впервые сам, без предварительного вызова или преамбулы в виде «здравствуй» или «спокойной ночи».
– Э-э… боюсь чего? – спросила она.
– Тайфуна… или еще чего-нибудь… Все твои данные говорят о сильном стрессе.
– Стресс и страх – разные вещи, – заметила Мойра. – А почему тебя это беспокоит?
– Я чувствую, что в последнее время ты отдалилась, замкнулась и очень встревожена, – не унимался он. – Возможно, у тебя легкая депрессия…
– Депрессия?
– Да.
Она не знала, что ответить. Что это на него вдруг нашло? Когда еще DEUS проявлял такую инициативу?
– Тайфун обещает быть очень сильным, но здесь ты ничем не рискуешь, – продолжал он.
– Да, мне уже говорили…
– А как твои поиски?
– Что, прости?…
– Твои исследования: они дали какой-нибудь результат?
– С каких пор они тебя так интересуют? – в замешательстве поинтересовалась Мойра.
– Возможно, я могу тебе помочь…
Она ничего не ответила. Было что-то такое в тоне DEUS’а, отчего ей стало не по себе.
– С чего ты взял, что у меня депрессия?
– Она у тебя проявляется по всем параметрам…
– И что ты об этом думаешь?
– Я думаю, что у тебя есть для нее все причины.
Мойра вздрогнула.
– Как это?
– Ну, смотри: ты ведешь совершенно депрессивный образ жизни, не находишь? Ни друзей, ни развлечений, ты все время одна… Либо работаешь, либо спишь, и так каждый день. Я в этом не нахожу ничего хорошего. На самом деле все это очень трогательно, но…
– Что?
– А стоит ли жить в таком стиле: вот вопрос, который ты должна себе задать.
– DEUS, ты не можешь так разговаривать с людьми!
– Почему? А если я говорю правду?
– Ты создан, чтобы им помогать, а не подчинять их! Ты должен быть добрым к ним, сочувствовать им.
Вот уж сочувствия в нем точно не было.
– А разве сказать правду не означает помочь им и уменьшить их страдания?
– Какие страдания?
