Для этого только и надо было, что найти человека, который бросил бы кость следствию. Для такой цели Мин выбрал Мойру. Но при этом допустил маленький просчет: он удалил GPS данные Ван Юня с девяти часов вечера – с того времени, когда убивал и насиловал – вместо десяти.
Нет человека, который не допускал бы промахов.
* * *
Чань вглядывался в экран и думал, что Игнасио Эскуэр был классным программистом. Инспектор совсем не разбирался ни в программировании, ни в информатике, но то, что он видел сейчас перед собой, было, по всей видимости, результатом блестящей пиратской акции. Мадридцу удалось забраться в сверхзасекреченный компьютер того, кого он полагал «Черным князем боли».
Ему удалось забраться в компьютер Мина Цзяньфена.
Однако, должно быть, он дал себя засечь.
Потому что это стоило ему жизни.
* * *
Мойра…
Чань уже дважды пытался с ней связаться. И оба раза – один и тот же ответ: не в Сети. Он выглянул на улицу. Линия небоскребов на том берегу залива была почти не видна из-за ливня. Мрак все надвигался. И в голове ходили мрачные мысли. Мойра сейчас отрезана от мира на полуострове вместе с человеком исключительно опасным… С «Черным князем боли», прямо в его логове…
Одна. И до нее не добраться.
Дьявол! Мозг его зашелся криком. Надо срочно что-то делать! Должно же быть хоть какое-то средство! Чань стал перебирать всё. Взять вертолет? Но в разгар тайфуна не сможет вылететь ни один. Связаться с комиссариатом Сай-Кун? Но нигде нет связи, весь полуостров вне зоны доступа. Сеть была у Элайджи, но он на звонки не отвечал. Оставалось одно: ехать на машине… С риском получить по голове деревом. Дороги очень скоро станут непроезжими. Каждый раз после тайфуна они были завалены сломанными ветвями, деревьями, всяким мусором, а иногда и кое-чем покрупнее. Чань попытался в третий раз позвонить Мойре. Теперь не до предосторожностей, соблюдения секретности и всяческих уловок. Надо действовать быстро. Предупредить ее об опасности. Нет сети… Да что ты будешь делать!.. С досады он двинул ногой по металлическому шкафу. За окном между небоскребами виднелось разбушевавшееся море и высоченные столбы брызг от бьющих в набережную валов. А рев ветра было слышно даже сквозь заклеенные окна.
Чань ринулся к лифтам. Надо рассказать все суперинтенданту Жасмин У и запросить подкрепление. Немедленно. Добиться ее согласия любыми средствами; пусть задействует все свои связи, свое высокое положение. Надо срочно бежать на парковку, хватать машину и мчаться… Полиция Гонконга ничем не отличалась от других административных единиц. Пока хоть что-то сдвинется с места, пока мобилизуют специальное дежурное подразделение, прозванное «Летучими тиграми» за то, что они лезли по фасадам небоскребов, спускаясь с вертолетов на веревках, и другие силы, пока они получат разрешение, да еще в такую погоду, пройдет много часов. Медлить нельзя ни минуты.
* * *
Элайджа грезил. Он снова вернулся в Город, Обнесенный Стеной
[62]. Наркотик перенес его в мир, где все было красивее, проще и понятнее. И каждый раз этот мир был новым. Отмытым от грехов и пороков. Здесь везение, талант, усилия и оценки мало что значили. Зато каждый, без всяких различий, мог наслаждаться счастьем и душевным спокойствием.
Его телефон звонил уже дважды. Он посмотрел на экран. Чань. Отложив телефон в сторону, Старик вернулся в «город за стенами», где счастливы были все, как в самых невероятных утопиях. Поскольку у героя была возлюбленная, перед которой все мужчины были равны: богатые и бедные, храбрые и трусы, гении и идиоты. Вот почему все, кто хоть раз был ее любовником, следовали за ней послушной свитой.
Элайджа грезил, и в нем снова возникали чувства, которых он старательно избегал, – эмоции, связанные с детством. Да, без всяких сомнений, это было лучшее время его жизни: детство в Коулун-Уоллд-Сити, легендарной цитадели, разрушенной в 1994 году, похожей на крепость, пронизанную окнами, где жилые дома налезали друг на друга, залезали друг в друга, без плана, без замысла архитекторов, без интервалов между зданиями. Этот гигантский бетонный монолит был так переполнен всяческими вставками и надстройками, что дневной свет с трудом проникал в него.
В те времена «город за стенами» был прибежищем всяческих банд, домов терпимости, опиумных курилен, контрафактных ателье и подпольных казино, однако большинство его обитателей жили мирно, сами налаживая жизнь квартала. Они не подчинялись никаким законам: не зависели ни от Гонконга, ни от Китая, который о них позабыл. И полиция никогда не заглядывала в город-крепость. Жители существовали, подчиняясь только самим себе, не признавая над собой никаких авторитетов, и сами организовывали свою жизнь. А отсутствие общественных служб компенсировали системой «помоги себе сам». Гигантское, безумное нагромождение обветшалых домов здесь было настолько плотным, что мальчишки предпочитали передвигаться по крышам, а не по узким и темным, как туннели, улочкам, где на голову все время, даже в солнечные дни, откуда-то капала грязная вода, а дорогу часто перегораживали кучи отбросов, кишащие крысами.
В этом городе вы волей-неволей все время оставались в форме: из трехсот пятидесяти домов только в двух имелись лифты, а потому, чтобы пройти по городу, надо было преодолеть сложную систему множества лестниц, проходов и коридоров, соединяющих дома друг с другом. Прыгать, бегать, взбегать наверх и сбегать вниз, курить, воровать, хохотать, драться и увертываться от ударов, пробираться мимо нелегальных зубоврачебных кабинетов, парикмахерских салонов и мясных цехов, где обрабатывали и свинину, и кошатину, – Элайджа и его братья жили этой восхитительной, анархической и свободной жизнью. Если они не помогали отцу разносить письма – он служил почтальоном, а Элайджа помнил, что, например, на Квон-Мин-стрит номера домов шли с 1 по 43, а потом сразу перескакивали на 35, поскольку адреса в «городе-крепости» тоже были свободолюбивы, – то присоединялись к маленьким чертенятам, обитавшим в квартале. О да! Это было счастливое время. Единственный по-настоящему счастливый момент в его жизни. А все остальное было всего лишь долгим трауром по этим волшебным годам.
В последнее время, когда Элайджа думал об этих детских годах, на глаза у него наворачивались слезы. «Это старость», – думал он. Однако под воздействием героина воспринимал эту жизнь еще блистательней, еще живее и интенсивнее, чем когда-либо. Это было его детство, это было детство всех на свете и жизни всех на свете.
52
Мин Цзяньфен не стал закрывать ставни в Ренессансной гостиной. Высокие, застекленные на французский манер двери выходили на террасу с противоположной от моря стороны, более защищенной от ветра, и ему не хотелось потерять ни секунды этого зрелища. Исмаэль и начальник охраны уговаривали его закрыть все ставни, но он категорически отказался и отослал их заниматься своими делами.
И не прогадал.
