Они оба замерли в мучительном замешательстве, уставившись друг на друга, но тут в класс ворвались сразу две классные дамы и инспектриса, почему-то в сопровождении дворника.
– Поглядите, какое безобразие, какое бесстыдство! – разорялась Шилова, так некстати рано покинувшая лазарет. – Он остается с девушками наедине! Он подсовывает им это… – Шилова схватила со стола немецкую книгу, раскрытую, как назло, аккурат на литографии, изображавшей Адама и Еву подле печально известного древа совершенно обнаженных. Шилова аж захлебнулась.
– Это, это… Какая срамотища, какой кошмар! Вы, сударь, в своем уме? Вы сию же минуту, слышите, сию же минуту покинете училище, вас к девицам на пушечный выстрел нельзя подпускать! Какое негодяйство… – Шилова сгребла книги со стола в охапку и с размаху швырнула их на пол к ногам Бергера, в точности как она кидала тетради и учебники к ногам нерадивых учениц. – Забирайте эту вашу мерзость, и чтоб духу вашего больше здесь не было!
Бергер, раскрасневшийся и потерянный, принялся трясущимися руками собирать свои книги.
– Да что вы за фурии, – огрызался он на классных дам, но те набросились на него с двух сторон, инспектриса позвала начальницу – скандал выходил кромешный.
Тетрадь с обугленным обрезом улетела под стол. Саша быстро наклонилась, подняла ее, прижала к себе. Поглядела на учителя – отдать? – но того уже уводили из класса, будто арестанта: Шилова с Волчихиной по обеим сторонам, а дворник буквально тащил упирающегося учителя за сюртук. «Потом отдам», – решила Саша. Но было ясно, что «потом», скорее всего, уже не случится.
Обгорелую тетрадь Саша успела спрятать под матрасом своей кровати, рядом с «Пиковой дамой». В дортуаре Сашу скоро нашла Шилова, обшарила ее тумбочку (там, к несчастью, лежал не запрятанный так хорошо «Курс рисования») и тоже поволокла ее к начальнице. Бергера в кабинете уже не было. Чего только Саша не услышала – и про недостойное воспитанницы поведение, и про свое бесстыдство, и про распущенность.
– Да что я сделала дурного?.. – растерянно повторяла Саша.
– Она еще спрашивает! – возмущалась начальница.
– Я давно говорю, есть в ней какая-то коренная испорченность, – ввернула Шилова. – Вместо того чтобы рукодельничать, вечно бестолково бумагу марает.
Решено было наказать Сашу как можно суровее: на ближайший месяц ей запретили видеться с родными и на такой же срок лишили передника (что считалось знаком позора). А главное, постановили, чтобы она все это время, приходя в обеденную залу, ела даже не за черным столом, символом лености и непослушания, за которым завтракали, обедали и ужинали самые скверные девочки, всем в назидание и на посмешище, а вовсе стоя. Вкушать пищу стоя отчего-то считалось признаком падших женщин.
Вечером Саша сидела на кровати и раздумывала, увидит ли она еще когда-нибудь учителя и удастся ли вернуть ему тетрадь. Все-таки она чувствовала угрызения совести. И вместе с тем ей не терпелось вновь посмотреть на свой портрет и прочесть, что под ним написано. Она ждала, когда будет погашен свет и все заснут: тогда можно будет тихонько вытащить тетрадь и пойти в умывальню, где воспитанницы обыкновенно делали что-нибудь порицаемое – тайком ели лакомства или листали запретные книги.
Аделя со своими подружками шепталась о чем-то, хихикала, посматривая в ее сторону. Саша показала им язык.
Когда все утихло, Саша направилась в умывальню. Зажгла свечу. Затаив дух, открыла тетрадь. Листы были плотные, подходящие для рисования, но грязноватые: между ними был какой-то мелкий мусор – катыши от ластика? Саша потрогала их пальцем. Пепел. Обрез тетради был черный, сильно обгоревший. Странная вещь. И сколько Саша ни перелистывала страницы, ища свой портрет, его нигде не было. Тетрадь была совершенно чиста, нетронута.
Саша едва не заплакала. Она же видела рисунок! Или он был на отдельном, вложенном листе, и Бергер успел его вытащить? Должно быть, так. В расстройстве Саша сначала попробовала нарисовать в тетради огрызком карандаша портрет Бергера, но получилось непохоже. Тогда, вконец раздосадованная, Саша нацарапала карикатуру на Шилову – вот та, носатая, расфуфыренная, в нелепом своем чепце с большими бантами, вышла очень похожей – и подписала снизу: «Чтоб тебя черти шилом до смерти тыкали».
Спала Саша плохо, ворочалась, и снилась ей огромная голова мертвой козы из страшных быличек, что якобы подлетает к окнам ровно в полночь. Смутной тенью голова парила за окном дортуара на втором этаже, вдруг придвинулась – и оказалось, что это голова не козы, а гигантской мертвой рыбы, с выпученными тухлыми белесыми зенками и утыканной игловидными зубами пастью, вроде щучьей, – только зубы были длиннющие, как мартовские сосульки. Рыба отвалила челюсть и дыхнула в окно густым облаком пепла.
Саша вздрогнула и проснулась: за сумрачно-белым окном тихо опускался серый пепел. Саша, мучительно дернувшись, так и подпрыгнула на кровати. Оказалось, за окнами всего лишь падал первый снег.
Шилова с утра вновь отправилась в лазарет; из-за первого снегопада многие классные дамы из пожилых чувствовали себя скверно. Ее заменила незнакомая воспитательница, молодая и какая-то потерянная.
Повели на молитву; и уже тогда, когда девицы по очереди читали главы из Евангелия, Саша почувствовала первые щипки. Исподтишка щипала ее за руку одна из подруг Адели, стоявшая рядом, и делала вид, что ничего не происходит. Молоденькая классная дама повела воспитанниц пить чай, и Сашу снова щипали. Затем прямо в столовой ее окружило множество девочек, не только старшие, но и из средней ступени, и все они принялись приплясывать вокруг нее, дергать ее за волосы, больно щипать за руки, за плечи и при этом на разные лады твердить:
– Говорят, кривой учитель-немец показывал тебе срамные картинки? А ты с удовольствием смотрела? Фу-у-у! Да вы и впрямь падшая женщина, мадемуазель Руднева!
Сразу несколько классных дам пытались прекратить это представление.
– Уймитесь! Да что с вами сегодня!.. Всех к черному столу поставим! У нас и так несчастье, а еще и вы разошлись!
В конце концов Саше удалось вырваться из плотного круга кривляющихся учениц. Аделя стояла в стороне, с виду – не более чем зрительница, но по ее сдержанной розовой милой улыбке сразу становилось понятно, кто все это организовал.
– Звери вы! – крикнула ей Саша с ненавистью.
– Сама зверь, – отчеканила Аделя. – Думаешь, не вижу, как сильно ты не любишь меня, как завидуешь мне? Конечно, у самой-то отец, небось, подобно мужику, пешком по дорогам ходит! А этот надменный старик, который с отцом и матерью твоими навещает тебя, – кто он тебе? Небось жених? Не диво, что ты так липла к Бергеру, даже одноглазый учителишко лучше такого старого чучела!
Саша молча толкнула Аделю в грудь, так что та чуть не упала, и выбежала прочь из столовой. Наверху, в дортуаре, было безлюдно, тихими островками стояли убранные кровати. Саша плюхнулась на свою, сдернула пелерину и съемные белые рукава – руки под ними были сплошь в свежих пунцовых синяках. Ее будто душило что-то, даже плакать она не могла.
