– Нет, ну красавец! Мы тебе одолжение сделали, урод. Всяко лучше, чем с твоей рожей.
«Но я здесь. И у меня есть вариант».
– Жесть какая. – Сеня отвернулся от изувеченного человека, потер уши и зевнул. – Уже почти утро. Чет я замерз.
– Не ной, – одернул его Макс, копаясь в ящиках на столе. – Сейчас собираемся. Но сначала согреемся.
«Я мог разобраться с девчонкой, и никто бы не узнал. Ты не захотел. Я мог заставить их жрать внутренности друг друга. Ты не захотел».
Тьма вокруг, и в свете едва тлеющего уголька, последнего оплота сознания, Васе с трудом удалось сложить слова в ответ:
«Она умерла из-за меня. Не уследил. Я виноват».
«Тогда скажи, что заслужил все это. Скажи, что вправду так считаешь».
Максим нашел бутыль из мутного пластика и стал лить ацетон на оставшуюся в мешках шерсть.
– А с ним что? – Сеня кусал губу и пританцовывал на месте.
«Молчишь».
– Так оставим. Пускай тоже греется, – оскалился Максим.
«Я мог бы забрать ваших детей. Мог бы проглотить ваше небо и звезды. Но я смирился с положением. Довольствовался малым. Скрылся. Отец забыл про эту глушь, но даже здесь я умудрился вляпаться в ваше дерьмо».
– Есть спички? – спросил Максим, отбросив пустую бутылку.
– Зажигалка только.
– Ну зажги вон ту бумагу и бросай туда.
«Ты не замечаешь уродство мира за своим собственным. Идешь на казнь, а в то время палачи сами достойны эшафота».
Вася почувствовал спиной жар, в нос ударил запах гари.
«Ты неправ. Я покажу. Отдай его мне».
«Кого?»
«Мир!»
Пламя росло быстро, тянуло алые листья к крыше.
«Я знаю, ты хочешь. Ты понимаешь, что я справлюсь лучше. Скажи».
Компания улыбалась. Смотрела, как огонь окружает привязанного к стулу.
– Выходим, скоро здесь не продохнешь.
«Скажи!»
– Забирай! – Пришитая к телу голова заглушила слабый голос, но Максим обернулся на самом пороге.
– Что ты там проблеял? Гори в аду, мразь! – и захлопнул дверь сарая.
«О! Червь даже не представляет, как близок к истине» — впервые Васе показалось, что различил усмешку в безликом голосе.
– Покурим?
– Я пустой.
– Тоже.
– У меня последняя.
Они ежились от холода и курили, передавая единственную сигарету по кругу. За дверью трещал огонь.
– Луна…
– Ага.
Три пары глаз не отрываясь следили за багровым диском над головой.
– Никогда такой не видела.
– Это небо благодарит нас за кровь педофила, – серьезно сказал Максим.
– Ля, как отмываться теперь. – Сеня осмотрел себя.
– Одежду сожжем в лесу. – Макс положил бычок в карман. – Все, валим.
– Подожди. – Маша схватила его за руку. – Почему он не кричит? Я хочу это услышать.
Макс взял ее за волосы, притянул к себе, впился в губы, чувствуя сигаретную горечь с солоноватым привкусом.
– Ты сумасшедшая! – рассмеялся он после поцелуя.
– Мы, – улыбнулась она и сразу поморщилась. – Чем смердит?
– Тухлыми яйцами какими-то. Признавайся, падла, ты шептуна пустил? – Макс повернулся к Сене.
Тот не успел ответить. Дверь сарая распахнулась, выпуская высокую фигуру в клубах дыма. Взмах колуна снес Сене половину лица. Максим успел лишь вскинуть руки, прикрывая голову. Топор вошел ему в левый бок, полоснул живот, и парень покатился по грязи. Женский крик над головой оборвался хрустом. Рядом лежало что-то теплое, липкое и вонючее.
Тело онемело, и Максим с трудом повернул голову, чтобы не видеть собственные внутренности. Маша стояла на четвереньках, из ее разбитого лица щедро капало.
Козья шерсть тлела чуть выше пары раздвоенных копыт. Парень скосил глаза. Шов исчез: черная голова с рогами вросла в человеческое тело.
– Всякий невинный, сваренный в крови невинных, возродится Зверем. И пойду Я в дома клеветников и ругателей, самозваных палачей и истязателей. Чтобы воздать им! И окрасятся ваши ночи в цвета Мои, – голос колоколом разнесся под сводами хвойных великанов.
Человек-козел схватил Машу за волосы и потащил к старому дому. Но Максим не услышал ее криков. Холод тонкими иглами проник под кожу, от щек, по лбу, к вискам. Будто ледяные руки легли на разгоряченное лицо.
В козлиных глазах отразился диск окровавленной луны.
Олег Савощик
Спаси и помилуй
– Слушай, Федь, почему ваши так любят читать фантастику? – Антон замер перед книжной полкой, наклонив голову и изучая цветные корешки Азимова, Саймака и Брэдбери. – Это ж первый шаг к науке, к теории Дарвина, и вообще.
Молодой дьякон улыбнулся, словно ему приходилось отвечать ребенку.
– Всякий истинный христианин живет в мире чудес, Антош. Для него чудеса – реальность. Говорящий куст, хождение по воде, воскрешение… И еще тысяча чудес, о которых ты даже слыхом не слыхивал. Мы верим в них или хотя бы чувствуем, что должны верить, потому что без них наша вера исчезнет, исчезнет наша реальность. Для нас фантастика – то же, что для вас, невоцерковленных, христианские чудеса – другой мир. Вы бежите от бытовой серости, а мы немного отвлекаемся от сверкающей чудесами христианской действительности.
– Но разве хороша самая яркая и чудесная реальность, от которой все равно хочется отвлечься? – иронические нотки пропали из голоса Антона, он смотрел теперь на друга совершенно серьезно.
– Чем ярче, тем сложнее. Я пока не успел позабыть мирскую жизнь. – Федя поднялся и стал ходить по своей маленькой комнате, подметая линолеум полами рясы. – «Реальный» мир проще, он черно-бел. Не спеши спорить. Закон, общественный договор, мораль не предполагают особенных трактовок. Сейчас, дай покажу тебе кое-что. Ты знаешь, я много лет уже интересуюсь необычными иконами, а за каждой из них стоит история. Иногда ужасная, еретическая, а иногда настолько нравственно-сложная, что диву даешься.
Дьякон подошел к полке и снял с нее большой самодельный альбом. Откинув тяжелую, обтянутую бархатом крышку, стал листать страницы, пока не нашел нужный разворот с хорошими глянцевыми фото, спрятанными под полиэтилен.
– Посмотри на эту икону. – Федя развернул альбом к гостю.
– Икона как икона. – Антон пробежал глазами по фотографии. – Мне все святые на одно лицо.
