Вся четвёрка шлёпала через мелководье, полное липкого чёрного ила. Наконец, они увидели, куда они пойдут дальше. Едва заметная тропинка наверх пряталась за камнями. Внизу, по расселине, бежал Тонкий, еле заметный ручеёк.
Они поднимались, цепляясь за холодные стены. На четырёх лапах это было бы легче.
– Скажите, а здесь есть тропа поудобней? – спросил Лик.
– Есть, чуть дальше, – ответила жрица, – А самая удобная теперь принадлежит царским скифам.
– Может, нам стоило пойти по второй?
– Нет. Она только для нашего племени.
– А если я прикажу? – на этом месте Лик поскользнулся и чуть не полетел вниз, на мокрые камни, – Я же теперь вожак. Я победитель.
– Ты вожак, когда тебя признают вожаком, – отрезала жрица, – Если решат, что достоин – тебе покажут все тропы. А пока ты просто идёшь со мной в нашу деревню. Но не смей решать за таврийцев, царский скиф!
– Я не царский, я невриец.
– Ого, как далеко забрался…. Тебе в Лисью бухту надо. Там целый город ваших, неврийцев… если царские скифы не захватили. Конечно, там лисы живут, в основном. Но волки тоже встречаются.
– Стой, подожди, – Маэс снова был возбуждён, – Вы что, в деревне демократией живёте?
Жрица нахмурилась.
– Демо… что? Это болезнь какая-то новая?
– У вас в деревне есть народное собрание? Как вы вообще живёте?
– Мы живём тяжело, – ответила жрица, – Слишком тяжело, чтобы случайных дураков на себя навьючивать. Народного собрание нам не нужно, у нас все жители и так на лугу помещается. И нет ни агораномов, ни прочих этих, из города, с непонятными именами. У нас каждый на том месте, которое рискует занять. Если достоин – правь! Если не достоин – слушайся!
– Вам надо уже сейчас послать в другие деревни тавров, – вмешался Лик, – Важно, чтобы все узнали – царь Палак человек недостойный, – юный оборотень перевёл дыхание и продолжил, – Это надо огласить по всему побережью.
– Ты лучше под ноги смотри, принц-наследник.
Лик только сейчас понял, насколько вымотался. Короткий сон после битвы немного привёл голову в порядок, но усталость и боль скопились и накатывались волнами. Он был в битве, он победил… и всё равно надо куда-то идти, что-то говорить, кого-то выслушивать…
Несколько раз юный оборотень останавливался, чтобы освежиться из ручейка. Но вода была противная и с железным привкусом. От неё стыла кожа, а язык становился склизким, как будто Лик слопал целую плошку масла.
Наконец, каменный свод над головами закончился. Идти под открытым небом было куда веселее, и жаловаться на дорогу сразу расхотелось.
Чем дальше они шли – тем больше попадалось островков зелёной травы и кустов, а лишайники сменялись мягкими зелёными мхами. То тут, то там цепкое деревце выглядывало из скалы.
Несколько сотен шагов – и вот они миновали рощицу и увидели деревянные стены посёлка.
Внизу бежала горная речушка, её вспенившиеся струи казались почти белыми. Рыбачьи сети сушились вдоль берега на камнях. Над камнями, прямо перед стеной, вкопаны косые чёрные столбы.
К столбам приколочены отрубленные головы, уже слишком высохшие, чтобы различить возраст и народы. Это трофеи.
…Интересно, головы неврийцев тоже приколотили к стенам Новой Столицы? Или отнеслись с уважением и сделали чаши?.. Приколотили, скорее всего, причём в волчьем виде. Ведь царь Палак слушает Гиппаса и больше не знает чести. Сейчас головы разлагаются, теряют лицо, и под сгнившими хрящами проступают знакомые, разве что чуть удлиннённые черепа.
В человеческом виде это почти незаметно. Нужно обрить голову, чтобы обнаружить разницу. Наверное, для этого македонцы и южные греки и бреют головы – чтобы ликантропов выявлять.
А вот чуть заострённые уши – не признак. Они встречаются даже у тех, кто не способен к метаморфозе. Такие уши не означают ничего, кроме примеси терионской крови. Бывают же голубоглазые царские скифы – почему бы не быть остроухим людям?
Хотя, конечно, сейчас, когда пошло истребление, остроухие тоже пострадают – на всякий случай. Отращивай волосы и нахлобучивай шапку плотнее, что тут ещё посоветовать…
Три длинные чёрные лодки, вытащенные на берег, почти терялись на фоне столбов. Было заметно, что в здешней речушки, едва покрывавшей камни белыми струями, на такой не поплаваешь. Они предназначались для большой воды.
Это были те самые грозные камары, наводившие ужас на все пять обитаемых морей. Острые нос и корма, мачта для треугольного паруса и чёрная, оскаленная баранья голова над кормовым веслом. Такой кораблик был настолько лёгким, что мог обходиться без стоянок – если запрячь всех жителей деревни, они не напрягаясь проволокут его через ту сотню шагов, что отделяли деревню от моря.
Конечно, здешние обитатели не живут по скифским обычаям. Рыба, бедность и пиратство сильно их изменили. Но Лик всё равно почему-то чувствовал, что ему здесь нравится.
Точно так же ему нравилось в горах, несмотря на полупустой живот. Или в подвале у Маэса.
А ещё раньше нравилось в степной Таврии – пока царь Палак не допустил в своё сердце змей…
Глава 21. Дикие волки в диких горах
67
– Они готовы тебя слушать, – прошептала на ухо мать Агры, – но не собираются слушаться. Они уже поняли, что ты победил. А теперь хотят узнать, что ты достоин этой победы.
Лик кивнул и сделал самое серьёзное и суровое лицо, на которое был способен.
Посёлок уже выбирался наружу, взглянуть на победителя. Лик готовился к встречи со старейшинами – но народ всё прибывал. Почти все жители посёлка собрались на лужайке у реки, – и взрослые, и женщины, и даже много детей. Было удивительно, что такая орава народа поместилась в таком маленьком поселении. Наверное, тут было немало беглецов из захваченной бухты, которых не рискнули прогнать.
Схватка, что случилась на рассвете, решила их судьбу. И они пришли, чтобы эту судьбу узнать.
Жрица выступила вперёд и указала на Лика. Из толпы ей навстречу выбрался ещё крепкий старик с сединой в бороде и правой ногой, замотанной жёлтой корой. Дедушка явно был непрост и надеялся на выздоровление. Жизнь здесь суровая даже для неприхотливых терионов. Слишком ослабевших или лишних до сих пор сталкивают в ущелья или оставляют на дальних скалах, посвящённых подводным богам.
Старика поддерживали двое, и от их вида Лику стало не по себе. Тот, что справа, был долговязый, со шрамом на щеке, прикрытым зыбкой бородкой. Может, из-за шрама, а может, из-за характера его левый глаз постоянно щурился, словно искал вокруг повод для презрения. Его напарник тоже тощий, но небольшого роста, ещё ниже, чем шестнадцатилетний Лик. А багровое, вытянутое лицо было бы обычным – но оно почему-то замерло и словно окаменело в бесстрастном, чуть напряжённом выражении. Оно напоминало маску, и, что особенно жутко, было неясно, что она выражает.
