– Идет, – согласился Кир.
Сумма была в самом деле справедливой и не больше, чем он платил ранее, хотя и чувствовалось, что спартанец подумывает, не мало ли он запросил.
– Я отсыплю десять тысяч дариков под свою печать. Этого будет достаточно?
Оплата была столь неожиданно щедрой, что Клеарх едва не поперхнулся вином.
– Вполне, сын царя, – ответил он, вытирая подбородок. – За такое у нас тебе воздадут почести, а враги тебя убоятся.
– Ты называешь единственно ценные вещи в мире, – сказал Кир, мысленно прощупывая спартанца. – Неужто золото и серебро в сравнении с ними так же важны?
К его удивлению, Клеарх усмехнулся.
– Это слова того, кто из-за голода зимой никогда не выставлял из дому ребенка. Конечно, они важны. Ваше золото оплатит выучку спартанцев, даст нашему народу мирно жить в долине Эврота. За шестьсот лет, что мы обрели свой путь, ни одна иноземная рать не вторглась в долину Лакедемона. – Он сделал паузу, оглядывая царевича. – Хотя персы подошли ближе других.
Кир склонил голову, принимая рассчитанный на такую реакцию комплимент.
– Это так. Но я имел в виду тебя. Ты служишь ради золота?
Клеарх подался вперед, уперев руки в колени.
– Все мои люди в возрасте от двадцати до шестидесяти. Во славу Лакедемона мы проводим в походах и сражениях по сорок лет, ибо слава эта как… вода, проливаемая на горячий камень. Ее нужно все время пополнять, иначе исчезнет, как не бывало. Такова суть жизни Спарты.
– Ну хорошо. А когда ты вернешься после того, как отслужишь? Что тогда?
– Когда мы вернемся, нас будут вдоволь кормить и оставят в покое, хотя мальчишки насмехаются над старыми солдатами, когда те спят. Но так было испокон – все юнцы глупы. – Он с улыбкой провел рукой по лбу. – Я еще не видел в мире уклада лучше, чем наш. Да, твое золото покупает мои услуги, но соль не в этом. А в том, что у тебя будет удовольствие видеть спартанцев в бою. Это дар редкий и стоит больше, чем просто монеты. Начать с того, большинство людей видит его только раз, не более.
Он с победной улыбкой откинулся на стуле, а Кир улыбнулся вместе с ним, теперь уже без утайки.
– Вина! – хлопнув в ладоши, крикнул он слугам. – За этот редкостный дар мы должны поднять чаши.
Когда он повернулся к спартанцу, его лицо стало серьезным.
– Благодарю тебя, архонт
[19]. Слыша твои слова, я лишь сильнее тоскую по Анаксису.
– Сражайся с пылом, и, возможно, однажды ты скажешь ему об этом сам, – сказал Клеарх.
– Я персидский царевич, хотя в этом году мое положение, возможно, пошатнулось.
– В Аиде есть и царевичи. Одного или двух я отправил туда лично.
– Я смотрю, ты забавляешься за мой счет, – заметил Кир незлобиво.
– Да, сын царя. – Спартанец отпил из своей чаши и причмокнул от удовольствия. – Мне знакомо это вино. Оно из моих краев.
Кир улыбнулся, довольный, что его добрый жест не пропал даром.
– Оно создано солнцем, почвой и виноградной лозой.
Он поднял чашу, а с ним и Клеарх.
– За тех, кто ушел до нас, – сказал спартанец. – Да увидимся с ними вновь.
Не говоря больше ни слова, они содвинули чаши и выпили их до дна.
5
Ксенофонт открыл дверь и ступил внутрь, придержав ее спиной. Вид у молодого человека был сердито-взъерошенный, а плащ в темноватых пятнах. Пока он переводил дыхание, с плаща на каменный пол стекло что-то мокроватое и с гнилостным запахом.
Хозяин домишки – немолодой коренастый афинянин с рябой лысиной, проглядывающей из венчика седых волос, – поднял голову от столешницы с зелеными стеблями и листьями лавра, на которых он разделывал макрель. Несмотря на возраст, мужчина смотрелся весьма крепко – сильные руки, бочковатая грудь и ноги с кривинкой, видные из-за стола.
– Ксенофонт! – воскликнул Сократ при виде гостя. Вытирая руки о фартук, он обошел стол и в знак своего радушия подкинул кверху ладони. – Вовремя ты пожаловал к нам на ужин! У меня как раз рыба по-критски с лавровым листом, а на сладкое спелые фиги!
Не успел молодой человек ответить, как Сократ сгреб его в радостные объятия, чуть не подняв над полом. Настроение у Ксенофонта поневоле стало улучшаться.
– Ксантиппа! – крикнул Сократ через плечо. – У нас к ужину гость!
Какое-то время он прислушивался.
– И где ее носит? – с сердитым недоумением спросил он. – Неужто настолько сложно поприветствовать моего гостя? Я тут по локоть в рыбной чешуе. Твой плащ намок – там что, идет дождь? Нет, иначе я бы услышал. И даже почувствовал бы: крыша снова прохудилась, что тоже ставится мне в вину. Значит, не дождь. Я сейчас вижу на твоих устах улыбку. Не знаю, что ты от меня утаиваешь, но, клянусь богами, еще минуту назад ты не улыбался. Что с тобой? Неужто опять те горлопаны с агоры? Ох уж эти дети.
– Они не дети, Сократ. Раз от раза, что мы сталкиваемся на улице, они ведут себя все более разнузданно. Наглеют и множатся, как крысы.
– Ничего, друг мой. Плоды все равно лучше, чем камни.
– В этот раз было и то и другое, – помрачнел Ксенофонт.
Он откинул полу плаща и показал висящий у бедра копис.
Сократ озабоченно поцокал языком.
– Такое оружие не для улиц Афин. С какими намерениями человек в тени Акрополя может обнажать спартанский клинок? Что ты намерен с ним делать?
– Свора жестоких выродков! Они следят за мной и собираются по зову, куда бы я ни шел. Я слышу перестук их шагов в проулках, и вот они сбегаются, охаивая меня и плюя из красных дыр своих ртов! Ты предпочитаешь, чтобы через глумление и камни этих молодых обезьян я шел безоружным? – горько воскликнул Ксенофонт. Веселость в нем исчезла, вновь сменившись тяжелым упрямством.
– В бытность свою в совете я имел право носить оружие. Оно не было у меня отнято, наряду кое с чем еще. Или я кажусь тебе беззащитным?
Не говоря ни слова, Сократ цепко взял его за руку и повел за собой.
Вместе они прошли в общую комнату, которая была сердцевиной дома, откуда вверх вела шаткая лестница к единственной спальне.
Ксенофонт резко пригнулся, избегая низкой притолоки, о которую стукался уже множество раз. Он нахмурился, а его друг хохотнул.
– Видишь, сколь выгодно бывает не высовываться?
– В твоем прежнем доме со мной такого не случалось, – упрекнул Ксенофонт. – По крайней мере, там я мог стоять в полный рост.
– Но цена! Старуха хозяйка выжимала меня, как масло из оливы.
