– Слишком поздно что? – спросил младший из них, хватаясь, похоже, за любую соломинку.
– Если мы покорно отдадим себя в лапы царя, для нас все кончено. Это человек, который отсек голову своему родному брату. Так что же от такого деспота можно ожидать? Большинство из нас будет убито, остальных сделают рабами. Свой отчий дом никто из нас больше не увидит.
И при этом половина лагеря снова заснула! Я-то думал, что мы им так просто не дадимся. В конце концов, на поле сражения нас никто не разбивал. Наоборот, мы терпим жару, холод и изнеможение лучше любого перса, но они-то ожидают, что мы просто сдадим свои мечи и щиты, покорно подставив свои шеи под лезвия их клинков. Неужели мы поступим именно так?
Послушать Ксенофонта подошли еще несколько человек. Те два сотника с подозрением обернулись посмотреть, кто это.
– Ты думаешь, мы способны осилить врага, чье войско бесчисленно, как небесные тучи? Одни, без начальства? – спросил тот, который старше. – С десятком тысяч иждивенцев, которые сами нуждаются в защите? И запасом еды всего на несколько дней?
Было понятно, что насмешки в его тоне нет. Этот человек говорил без ехидства и без гнева, едва ли не с мольбой в голосе. Он действительно хотел, чтобы у Ксенофонта нашелся ответ на их вопиющие нужды, и ждал его.
Ксенофонт отвечал так, как учил его Сократ: обдумывая сказанное вслух, голосом ровным и обнадеживающим.
– Сломить наш строй на поле боя им не удавалось, – начал он. – Ни разу. И их численный перевес мало что значил. Однако у нас в распоряжении всего шесть лошадей – слишком мало. Так что в случае их нападения, даже если мы выстоим, потеснить их у нас не получится; не будет и настоящего урона. А они, если что, могут наслать конников порубить наших людей. Да, конница будет самой большой угрозой.
Он сделал паузу, чтобы оглядеться, и увидел с десяток лохагов, сошедшихся его послушать. Ксенофонту необходимо было донести смысл своих слов. Нет смысла в пустопорожних словесах ради звука собственного голоса или чтобы просто скоротать время. Однажды он спросил Сократа, как человек должен жить, и философ ответил: «Вдумчиво», подразумевая, что мысль – это то, что отделяет нас от немых животных.
– Каждый из вас воспитан Проксеном или Софенетом в победном духе. И, когда мы сформируем замысел, я с охотой последую за вами.
Я знаю, вы не останетесь здесь как агнцы и козлища, безропотно ждущие, когда враг заставит утихнуть ваши голоса. Мы эллины. Слова у нас идут рука об руку с действиями. А потому…
Он улыбнулся их вниманию, а еще тому, как его уверенность в себе начала воздействовать на них – так, что они уже стояли прямее. И неважно, что его желудок крутило от страха, по счастью, незаметного со стороны.
– Прежде чем двинуться в путь, мы должны найти среди своих тех, кто умело обращается с пращой или луком. Нужен какой-то способ сдерживания персидских всадников, иначе они будут скакать вокруг нас кругами и в течение всего дня пускать стрелы. В бою у них это не получалось, но если мы двинемся по открытой местности, они превратят нас в утыканный стрелами пень. Дайте же мне знать о своем согласии! Кивком выразите понимание! До восхода остались считаные часы, а нам уже нужно будет выдвинуться. К чему облегчать жизнь тем, кто под видом гостеприимства, усадив за свой стол, вероломно убил лучших из нас? Зачем давать этим клятвопреступникам все, чего они захотят? Нет уж, по краям строя надо выставить пращников. А уже после этого, как учил Клеарх, мы озаботимся пищей и кровом…
– Это безумие! Ты увидишь, что это приведет нас к гибели! – прервал Ксенофонта возглас кого-то незнакомого.
Остальные вокруг недовольно взроптали, называя этого человека по имени. Ксенофонт, призывая к тишине, поднял руку (к его радостному удивлению, это возымело действие).
– Аполлонид, стало быть? Возможно, друг мой, ты нас завтра возглавишь и поведешь. Как ты к этому отнесешься?
Даже в ущербном свете факела было видно, что человек зарделся и неуютно заерзал.
– Возглавлять никого я не напрашиваюсь. Но прежде всего я бы попросил персидского царя явить нам свою милость. Без его соизволения чувствовать себя в безопасности из нас не может никто. Мы здесь прозябаем в пустыне, окруженные его городами и полками его воинов. И без его дозволительной печати нам не сделать и шага.
Аполлонид, умолкнув, вызывающе поднял подбородок. За ними обоими с оторопелым удивлением наблюдал Геспий. Они хотели, чтобы кто-то их возглавил и нашел выход из неимоверного положения. Кто-нибудь, у кого б, по крайней мере, был знающий и уверенный вид. Ксенофонту словно плеснули питья, ожидая, чтобы он выпил его на спор. Но при этом еще и ждали решающего ответа. Геспий буквально слышал, как над ним сейчас посмеивается Сократ, но встряхнул головой, очищая ее от всех старых голосов. Возможно, Аполлонид сейчас высказывал общие страхи, но допускать такую точку зрения было просто нельзя. Ксенофонт хотя бы прозревал путь, по которому им следовало направиться. А этот человек уже на словах представлял собой преграду. Ксенофонт одним вздохом выдохнул весь свой гнев. Быть может, так изо дня в день чувствовал себя и Клеарх?
– Аполлонид. Ты был здесь, когда мы заключали перемирие с царем. Когда Клеарх, Проксен и все остальные по доброй воле, без щитов и копий, отправились в ставку неприятеля, поверив слову Артаксеркса. Теперь же я молюсь, чтобы они действительно были мертвы, а не подвергались пыткам и надругательствам со стороны наших врагов. Ну а ты хочешь, чтобы мы снова доверились слову того, кто его преступил и попрал? Или нам следует преклонить колена перед Тиссаферном, который предал царевича?
Оглядывая позы и лица стоящих впереди воинов, Ксенофонт понял, что его антагониста они не поддерживают. На Аполлонида они взирали тяжелыми осуждающими взглядами. От этого он сам невольно вспыхнул безудержным гневом. Подойдя к нему, Ксенофонт грозно отчеканил:
– Если таково твое желание, то ты не из нашего числа. И слабость твоя будет стоить жизни всем тем, кто пришел за нами в это место. И это, Аполлонид, делает тебя моим недругом – и более не эллином.
Пока тот что-то обидчиво бубнил, Ксенофонт повернулся к остальным.
– Выбор за вами, мои собратья. Я считаю, что этого человека следует отрешить от должности. Пускай волочит свой скарб куда глаза глядят, в то время как мы идем через пустыню.
– Да как ты смеешь так со мною разговаривать! – вскричал Аполлонид.
Он завозился, силясь выдернуть из ножен меч, но запястье ему перехватил кто-то из воинов, так что он натужно пыжился, но двинуть рукой не мог.
Один из спартанских начальников по имени Хрисоф протянул руку и тронул его за мочку уха, на что Аполлонид зло дернул головой.
– Гляньте, у него уши проколоты, как у лидийца, – усмехнулся он. – Я уж это заприметил.
– Лидиец? Да я чистый грек! – сиплым от натуги голосом выпалил Аполлонид.
Несмотря на его яростное, но тщетное сопротивление, с него сдернули пояс с мечом.
