– Не только воинство, но и жителей лагеря, – со значением сказал Ксенофонт.
– Да, конечно, и жителей тоже. Сейчас непосредственная угроза стала меньше, по крайней мере, на данный момент. Ты же знаешь, что моим дядей был Менон, а я под его началом прослужил около четырнадцати лет. В то время как у тебя, я понимаю, – он сжал челюсти, поиграв желваками, – опыт чуть более скромный.
– Гораздо более, – воскликнул Ксенофонт. – Хотя замечу, что своим заместителем твой дядя тебя не назначил. Ты же, как представилась возможность, не замедлил ею воспользоваться, и его люди тебя приняли. Это был смелый шаг – а у меня не было возможности поблагодарить тебя за поддержку. Я благодарен, Филесий. Без таких, как ты, мы б и не выжили, а не то что добрались до этой равнины. Без твоей смелости и дисциплины мы не увидим дома. Я в этом убежден. Без абсолютного подчинения – во все времена – как людей, которыми распоряжаешься ты, так и тех, кто командует другими, – мы погибнем на просторах персидской державы, так и не отведав снова вина и олив родной Эллады. И не испытать нам более наслаждения от пьес Еврипида, не слышать разговоров на афинской агоре. А что еще хуже – если мы потерпим здесь неудачу, то наш народ предаст нас забвению.
Он говорил, как сквозь дымку, облекая свои слова в мечту и удивляя обоих насыщенностью окрыляющего чувства. Филесий крупно моргнул, растерянно собираясь с мыслями.
– Я видел в Афинах его «Медею». Присутствовал сам Еврипид, и весь театр встал, чтобы его почтить. Это было… ошеломительно. Когдя я уходил, у меня словно груз спал с плеч, впервые за долгие годы.
Филесий подумал было вернуть разговор в прежнее практическое русло, но решил этого не делать. В сущности, быть вожаком его никогда не тянуло. Его дядя тоже это понимал, хотя кое-кто из сотников подталкивал его вперед. Филесий натянуто улыбнулся.
– Хорошо, стратег, – сказал он, склонив голову. – Боги да помогут тебе благополучно доставить нас домой.
– Это все, о чем я прошу небеса, – кивнул в ответ Ксенофонт.
Пустив коня рысью, он двинулся дальше. Солнце садилось за горы, отбрасывая на поля огромные черные тени. С вечерним холодом тело начинала пробирать дрожь. Вот уж и жатва прошла, урожай с наделов собран. Тем лучше для эллинов, будет чем поживиться в здешних амбарах. А год движется, и времена вместе с ним. Словно в ответ на эти мысли последовал порыв пронизывающего ветра. Ксенофонт плотней запахнулся в плащ.
Что бы ни случилось и как бы ни складывалось, они должны продолжать движение. В чем большая и неоспоримая заслуга Клеарха.
– Когда мы снова встретимся, спартанец, – пробормотал он, как молитву, – и ты спросишь меня, что было содеяно после твоей смерти, мне нечего будет стыдиться. Это я тебе обещаю. Я верну их на родину.
Он знал, что Филесий добивается большего веса, во всяком случае, своего участия в приказах. Ксенофонт чуть заметно качнул головой.
Это его люди. А он афинский аристократ, который обрел свою истинную цель. И не отступится от нее ни перед кем.
* * *
Наутро Хрисоф послал добытчиков обобрать фруктовые сады, а также найти более удаленные наделы земледельцев. Но они оказались не готовы к тысячам персов, пешком и на лошадях хлынувших с другой горной дороги в одном устремлении: отсечь греков от их основных сил. Обитатели лагеря бросали одеяла, полные плодов, и стремглав бежали назад, в то время как Хрисоф выслал им встречно шестьдесят ближайших спартанцев. Греки были застигнуты врасплох, и стычка разворачивалась на бегу – больше похожая на уличные беспорядки в Афинах, где каждая из сторон стремится как можно сильней навалять проявившему слабость противнику.
Персы упоенно рубили всех, кто только подворачивался – с оружием или без, – и мчались дальше, вместо того чтобы сформировать боевой порядок. В этом расплеснутом вареве безумия погибли десятки греков, прежде чем Ксенофонт прислал им в поддержку основной квадрат. Вид наступающих шеренг остудил пыл персов, что бежали впереди строя, и они отошли, пополняя собой утратившие стройность ряды. Позади них оставались лежать тела вперемешку с потоптанными яблоками, сливами и фигами.
Видя перед собой основные силы, персы отступили еще раз, используя для маневра большое количество лошадей. Глаза Ксенофонта были прикованы к сидящему верхом толстому белому кокону; впрочем, Тиссаферна на этом расстоянии оставалось лишь беспомощно проклинать. Месть Ксенофонта, если б таковая состоялась, состояла бы в упоительном, неспешном приближении к этому жирному персидскому вельможе, который бы потом остался лежать, глядя в небо застывшими в глупом недоумении глазами.
Обчистка селений шла гораздо быстрее после того, как они решили, что за ними никто не наблюдает. Ксенофонт сейчас ругал и винил себя в том, что не выставил более многочисленного караула, хотя виноват был не только он. Рыча от досады, клял себя и мятущийся по лагерю Хрисоф. Они оба недопустимо ослабили бдительность во враждебном месте, с неприятелем, по-прежнему рыщущим вокруг в поисках малейшей оплошности эллинов.
Что еще хуже, путь им теперь преграждала река. Перевал через горы вывел их на северо-восток, и дальше нужно было переправляться через водную преграду – а как идти, если дна ее нельзя нащупать, даже сунув в воду копье? Допросы захваченных сельских жителей тоже не утешали. В стане эллинов поселилось беспокойство после того, как выяснилось, что с одной стороны их сковывают горы, а с другой поток, который невозможно перейти. Кто-то предложил надувать овечьи пузыри и плыть на них, но при неусыпно бдящем Тиссаферне и его конных лучниках эта затея была обречена.
На юге лежал Вавилон, открывая возврат в сердце Персии, западный путь упирался в те же горы. Река преграждала восток, и, по словам селян, там находилась Экбатана – летняя резиденция персидских царей, укрепленная не хуже любой крепости. Ксенофонт собрал всех своих командиров на сельской площади, а вокруг лагеря встали ряды гоплитов.
– По словам здешних селян, к северу отсюда тянется горный хребет, длиною в месяцы пути что на восток, что на запад. Если мы сможем через него пройти, путь приведет нас в Армению. Оттуда можно будет отправиться на северо-запад, пока навстречу не попадутся греческие поселения вдоль Эвксинского понта. На каком это отдалении от гор, я не знаю, но мы их в любом случае не минуем. Наш путь точно пройдет через них. – Он помолчал, подбирая слова. – Говорят, что племена, обитающие в тех горах, невыразимо дикие, и их великое множество. Зовутся они кардухи. Сельский староста именует их не иначе как духами мщения. И что в этой попытке нам не уцелеть.
– Эта речь, стратег, не такая вдохновляющая, как ты, возможно, полагаешь, – заметил Хрисоф, вызвав этим смешки. – Тот староста, видимо, думал нас припугнуть, но какой нам еще остается выбор, кроме противостояния этим самым кардухам в горах? Пока нам все удавалось, и мы вот даже пришли сюда. Но вечной стойкостью, похоже, обладают только боги.
Ксенофонт поднял руку, и Хрисоф тотчас умолк. Уж что спартанец умел, так это подчиняться приказам.
