– Встань, Хрисоф. Ты меня успокоил. А то уж мне подумалось, что тебе затмило разум. Обзавелся ли ты проводниками? У меня их четверо, могу пару одолжить тебе. Может, вокруг этого перевала есть какой-то обход. Что-то не очень хочется ломиться через него напрямую.
Поднявшись, спартанец протянул руку, которую Ксенофонт неожиданно для себя пожал. В дальнейших изъяснениях не было смысла.
– Я тут тоже прихватил нескольких, – сказал Хрисоф. – Надо их допросить. Вокруг гор часто бывают небольшие тропки, достаточные для коз и пастухов. Именно так нас одолели в Фермопилах персы. Вот бы здесь найти такую.
Ксенофонт окликнул стоящего невдалеке Филесия:
– Приведи ко мне тех проклятых кардухов – а с ними кого-нибудь, кто говорит по-персидски.
Оставалось лишь надеяться, что эти полудикие люди понимают язык державы, иначе от них вообще никакого толку.
* * *
Среди своих людей Филесий нашел одного, кто разумел по-персидски достаточно, чтобы задавать простые вопросы. Для большей наглядности того, насколько серьезно положение, Филесий приказал своим фессалийцам до беспамятства избить двух кардухов и лишь после этого обратился к оставшейся паре с вопросом, есть ли через горы другой путь.
Одним из тех двоих был пожилой горец лет за сорок, обветренный и вместе с тем бледный настолько, будто никогда в этих местах не видел солнца. Он божился, что единственный проход – это как раз через то ущелье. А в свидетели призывал Заратуштру
[42] и Ахурамазду, заверяя, что говорит только правду. Было заметно, как глаза второго от таких страшных клятв испуганно расширяются.
– Увести его, – распорядился Ксенофонт. – Освободить в целости, вместе с двумя другими. От них мне нет больше пользы.
Он улыбнулся последнему, который был примерно одного с ним возраста, при этом цепко за ним наблюдая.
– Скажи ему, что мы знаем: его друг лгал, хотя и непонятно почему, – сказал он переводчику. – А также что мы можем быть милосердными или очень жестокими. Какими именно, выбирать ему.
Греческий воин незамысловато перевел его слова; молодой кардух прикусил губу, размышляя.
Через некоторое время из него вдруг хлынул поток слов куда более быстрый, чем поспевал переводчик.
– Он говорит… Старый не хотел говорить нам о тропе через горы, потому что в той стороне дом его дочери, но… тропа и вправду есть, узкая, в обход перевала, что впереди нас. Только он просит убить старого, потому что если его отпустить, он все расскажет старейшинам… что молодой нам помог, и тогда участь его решена.
Ксенофонт подал знак, и отпущенного было пленника тут же умертвили. Молодой при виде этого осклабился в явном облегчении.
– Он говорит… старый был другом его отца, и теперь он рад… видеть старого мертвым.
На такую реакцию стратег озадаченно моргнул.
– Ладно. Покажи нам, где начинается та тропа, – велел он.
29
Ксенофонт собрал отряд из добровольцев, самых проворных и способных к делу – две тысячи воинов с четырьмя командирами во главе. Им он объяснил задачу и скорость, которая для этого требовалась. Воины выслушивали стратега с ухмылками, предпочитая карабкаться по карнизам, чем плестись вместе с остальными.
– Этот перевал, видно, и в самом деле важен, коли они собрались такой силой его оборонять, – сказал Ксенофонт. – Нас ждет удача, товарищи мои и собратья. Ступайте и не медлите.
Не успел он договорить, как во влажном небе над долиной серой завесой навис туман, из которого пошел дождь. Все моментально промокли, потупив головы под монотонно шумящими пенистыми струями. Ксенофонт тихо выругался. Дождь значительно все осложнял. Клочья тумана, тяжело и медлительно курясь, с каждой секундой сползали все ниже, заволакивая горные пики над головой, и даже перевал теперь смотрелся мутновато-горбатой толщей на более ярком фоне неба.
– Смотрите за проводником. Мы будем наготове, – напутствовал их Ксенофонт.
На его глазах две тысячи самых молодых и ладных припустили трусцой. Они уходили по долине, а впереди них со связанными за спиной руками бежал пленный кардух. Через дно расселины он вел их туда, где в густом папоротнике петляла звериная тропа. На вид она никуда не вела и терялась где-то среди камней. На самом же деле снизу она не просматривалась, так что без проводника они вряд ли бы ее нашли. Душу грело мелкое злорадство, что пленники Хрисофа ничего подобного не сообщили.
Какое-то время делать было больше нечего. Дождь все лил, а люди все так же бесприютно под ним дрожали. Не видя солнца, сложно было сказать, какое сейчас время суток, хотя, наверное, уже близился вечер. Приняв быстрое решение, Ксенофонт приказал колонне слаженно идти вперед, чтобы стерегущие перевал кардухи думали, что враг по-прежнему наступает.
В это время Ксенофонт приказал людям сделать привал.
Ни стрел, ни камней со склонов пока не сыпалось – может, потому, что горцы тоже намокли под дождем? Лучники горько сетовали, что отсыревшая под дождем тетива при стрельбе совсем не то. А может, слыша поступь двух тысяч греков, они чувствовали, что на них охотятся. Как бы то ни было, это помогало поднять настроение, несмотря на дождь. День уже определенно начинал угасать. Эллинов ждала промозглая ночь на вершинах.
Оставалось лишь надеться, что к утру туман рассеется и можно будет видеть удивление кардухов.
По дну долины растекались ручейки, отчего не оставалось даже сухого места. Из лагерного люда многие разбились на пары и небольшие группки, припадая друг к другу спинами с целью хоть немного обогреться. Но и подобная взаимопомощь мало чем помогала в эту отчаянную ночь.
После того как окончательно угас свет дня, возле Ксенофонта присела Паллакис. Для этого она провела ладонью по широкому плоскому камню и опустилась на него, скрестив голени и подтянув к себе ноги в попытке немного согреться. На ней было одеяло, уже темное от влаги. При этом зубы у женщины постукивали, и Ксенофонт пожалел, что не может предоставить ей убежища. Греки и холод меж собой не уживались.
– Ты выглядишь как полузахлебнувшаяся птица, – сказал он с улыбкой.
Густые кудри на голове Паллакис размякли и приставали к лицу длинными мокрыми щупальцами. Намокшие плечи поникли.
– Ею себя и ощущаю, – сказала она. – Мы что, остаемся здесь на ночь?
– Да, пока не сумеем расчистить перевал.
– А если не сумеем?
– Тогда есть еще один путь, хотя он сложней. Так или иначе, но завтра мы двинемся.
В эти минуты ночь вокруг казалась вечностью. Ксенофонт почувствовал, что тоже дрожит. Зубы тихо постукивали, а руки были белыми и мелко тряслись.
