– Скажи ему вот что. Все, чего мы хотим, это пройти и уйти восвояси. Я не буду жечь их жилищ, если он вернет мне мертвых для погребения и воздаяния богам. Скажи ему это и ничего не добавляй.
Кардухский воин упрямо подчинился. Делал он это неохотно, но старик в конце приложил руку к сердцу и поклонился. Ксенофонт усталым жестом услал обоих прочь. Когда караульные их увели, он решил пройтись по границам лагеря проверить, на месте ли часовые и целы ли они. Кардухам он не доверял.
Той ночью на краю кардухского села появились тела греков. Караульные подняли тревогу, когда увидели вкрадчивые подвижные тени, но, подбежав с факелами, нашли лишь трупы знакомых им людей, разложенные на земле рядком. Эллины приняли их с почтением, как братьев. Никто в ту ночь не спал, вознося над павшими молитвы.
Женщины из лагеря омыли и помазали тела, затем снова одели их. Раны были зашиты, а бороды смазаны маслом. Оружия убитых кардухи не вернули, наверняка поделив его между своими друзьями и союзниками. Эллинам оставалось лишь выкопать одну большую могилу и опустить тела в ее черные недра. Это скорбное зрелище в воспаленном свете факелов сопровождалось завыванием женщин. Поймут ли кардухи священность этого действа или разроют могилу в тот же час, как эллины уйдут? Эту мысль пришлось отложить; больше поделать ничего было нельзя. Тела были помещены с достоинством, под молитвы и плач, после чего земля была как следует утрамбована.
Солнце взошло над построением, покидающим долину уверенным шагом. Домов эллины жечь не стали, не взяли никого и в рабство, однако прихватили с собой все, что годилось в пищу, включая стадо коз и овец, которое погнали прямо посреди идущих. Снова была сформирована строгая колонна, а дух у людей был теперь заметно выше.
Первые жалящие выпады начались еще до того, как над кряжами показалось солнце. Кардухи сотнями прокрадывались сверху и пускали камни с такой высоты, что даже небольшая булыга могла сбить человека. Между тем горцы скатывали со склонов здоровенные валуны, и те, подпрыгивая, нещадно разили нерасторопных и тех, кому отскочить мешало построение. Хорошо хоть, что эти камни было хотя бы видно. В течение дня туман поднимался и рассеивался, пока под хладным зимним солнцем не воссияли самые высокие вершины. Резко похолодало, но жар схватки согревал.
Ксенофонт и Хрисоф выработали в дороге тактику. Если кардухи ударяли в перед колонны, Ксенофонт посылал людей с тыла по боковым тропинкам, искать высоту, на которой засели обидчики. Кардухи очень не любили бросать насиженное место под ударом сбоку, тем более что бежать подчас было некуда. Если же удару подвергался Ксенофонт, то на это отзывался Хрисоф, посылая назад и вверх для поддержки своих спартанцев.
То был жестокий и тяжелый труд, а к концу зимнего дня люди измучились и приуныли. Кардухи выбрали для обороны одну из вершин – скорей всего, потому, что иным путем выхода оттуда не было. Хрустя снегом под ногами, они вызвали греков на бой. Вышло так, что им не повезло: к ним нагрянула полусотня спартанцев. Снег они щедро забрызгали багрянцем, а головы кардухов метали в тех, кто лез соплеменникам на выручку.
С наступлением сумерек кровавая жатва возросла. Мелькнула мысль, не предложат ли горцы еще одну сделку с возвратом павших, но в залоге у эллинов теперь не было домов, и горцы от Ксенофонта ничего не хотели. Небо ночью прояснилось, а лагерь сковал жуткий холод. Оставалось лишь гадать, сколько они еще смогут продержаться – и сколько стадиев он и его люди преодолели за этот долгий день.
Ксенофонт закрыл глаза в молчаливой молитве.
Сон был о том, как он рвет цепи – тяжкие железные оковы, что спадали к его ногам. Утром Ксенофонт разыскал Хрисофа, чтобы рассказать ему об этом.
Сновидение могло быть добрым предзнаменованием, посланием от богов. Он и проснулся в настроении заметно лучшем, чем у него было с входом в горы. Сон явно имел к этому касательство.
Поведав о нем спартанцу, он заметил, как на лицо Хрисофа вернулась прежняя, подзабытая уже улыбка. Видеть это было отрадно. За время в пути у них сложилась дружба, даром что они большей частью находились порознь, на разных краях колонны. Людям очень нужны бывают минуты тепла и смеха; без них человек начинает увядать. Паллакис Ксенофонта, похоже, избегала, что сказывалось и на присутствии рядом Геспия. Для общения оставался только Хрисоф, который выглядел изможденным и худым. Нечесаная борода спартанца свалялась, и в ней теперь проглядывал клок седины.
– Сон хороший, – одобрил Хрисоф. – Я о нем расскажу нашим. Может даже, нам следует принести в жертву коз, которых мы гоним с собой.
Он ждал позволения, и Ксенофонт решил:
– Их кровь мы в жертву принесем, но мясо возьмем с собой. Теперь уж идти, наверное, недолго.
Нападения в течение следующих двух дней были разрозненными. Стрелы летели из расселин в окружающих горах, обычно по высокой дуге, и довольно легко ловились щитом. Однако наутро второго дня такой оказался убит спартанец: стрела пронзила ему бок так, что он закашлялся кровью и сел, не в силах подняться. Земли для того, чтобы его закопать, не было; нечем было разбить и каменистый грунт, поэтому над воином возвели пирамидку из плоских камней и оставили в этом своеобразном склепе.
Среди ночи сбежал молодой кардухский воин, захваченный накануне, – он либо разорвал путы зубами, либо перетер их, пока Ксенофонт спал.
Сразу вспомнился сон об опавших оковах, но не хотелось думать, что это о предстоящем побеге пленника.
На третье утро после долины – седьмое после того, как эллины вошли в горы – они по тропе приблизились к расселине, которая по крутому склону осыпи сходила вниз, к обширной равнине. С этой высоты взгляду открывался целый дневной переход.
Примерно в пяти стадиях от горных отрогов серела широкая река.
А за ней, на золотисто-зеленой равнине, в ожидании стояло войско. Вдоль равнины лагерем располагалась конница, и в воздухе, словно нити дождя, вились сизоватые дымки. На низких покатых холмах поблескивали квадраты пехоты. Они искали места на возвышенности, но их было мало, и потому квадраты льнули к вершинам склонов, словно острова в океане.
Хрисоф при виде последнего перехода позвал вперед Ксенофонта. Невзирая на ждущих за рекой врагов, оба схватили друг друга за плечи и облегченно рассмеялись. Горы оставались позади.
– Я удивляюсь сатрапу, что ждет нас там зимой, – зло усмехнулся Хрисоф, озирая из-под руки даль. – Должно быть, он в большом долгу перед персами, раз мерзнет там неотлучно.
Ксенофонт, как мог, скрывал удрученность. Во сне он сбросил оковы, а наяву надеялся, что все битвы и кровопролитие остались позади, в горах. После всего того, что ему пришлось вынести, мысль о новой битве была поистине изнурительной. Но кем бы ни был тот враг, каким бы долгом или обещаниями ни был связан с Персией, он ждал их и стоял на их пути.
– Чтобы вернуться домой, нам нужно перебраться через ту реку, – промолвил он.
– Ты изыщешь способ, – сказал Хрисоф без тени шутливости или насмешки. – Тебе не привыкать.
