Горло саднило от того, что его царапали ногтями, но я смог прохрипеть:
– Туннель не закрывают на ночь?
– Может, у него был ключ. Что у тебя с голосом? Ты что-нибудь об этом знаешь?
– Может быть. А этот сверток… Что в нем было?
Эльса снова упала в кресло и сжала переносицу большим и указательным пальцами, состроив гримасу.
– Я никуда не звонила, – сказала она. – Я об этом не рассказывала. Не хотела в это вмешиваться.
– Что было в свертке? Это был ребенок?
– Не знаю. Но если ребенок, то не маленький. Но что-то было в том, как он нес этот сверток… Мне следовало заявить в полицию. Я знаю. Когда утром открыли туннель, я пошла и поискала, но все, что там нашлось, это пара тряпок.
– А где?
Эльса нахмурила брови.
– В туннеле. Так что…
– Я имею в виду, где именно в туннеле?
– Наверное, метрах в двадцати от входа. А что?
Я не хотел рассказывать об обстоятельствах, которые были мне известны, и о том, какую роль во всем этом сыграл я сам, ушел от вопросов Эльсы и откланялся, сославшись на занятость, пожелал ей задним числом счастливого Рождества и заторопился домой к своему блокноту.
* * *
Это наверняка был ребенок.
Год назад ребенок, которому тогда было одиннадцать лет, был оставлен в туннеле полицейским. Был ли ребенок мертв или жив?
Ребенка оставили там, где играл бард и где я сам общался со скалой. Было ли в этом месте что-то особенное раньше, или оно преобразилось, когда туда попал ребенок?
Семь лет назад ребенок сказал, что он, возможно, создал другое место. Чернота напоминает о том, что находится в душевой, а то, что находится в душевой, ведет в другое место.
В чем связь? Ребенок из скалы или скала из ребенка? Боже правый.
А я сам?
Если это действительно был ребенок, то наши пути теперь пересеклись дважды. Случайность ли это? «X», клеймо.
Я не понимаю.
А экипаж? Автомобиль, трейлер и «Со мною всегда небеса». Песня, которую мурлыкал ребенок и играл бард.
Я должен.
* * *
Я отложил ручку и сидел, смотря на последние два слова, поглаживая крест, впечатанный в правую руку. Что я должен?
Если раньше я был отстранен от всего и от всех, то теперь я чувствовал себя перекрестком или местом встречи людей, событий и экипажей. Железнодорожной сортировочной станцией, где из абстрактных вагонов выгружали непонятные грузы и загружали в них новые, чтобы куда-то везти. Отколе и до каких краев?
[23] Что я об этом знал? Я был просто местом, где это происходило.
Может быть, я преувеличивал свою роль во всем этом, что для меня было обычным делом. Может быть, я просто случайно оказался в Блакеберге и на улице Лунтмакаргатан, в двух местах, где разворачивалась жуткая история с ребенком. Точнее говоря, меня даже не было на улице Лунтмакаргатан, когда это произошло. Я поселился здесь позднее. Когда давление начало расти.
Я вспомнил, что чувствовал, когда увидел свой флигель в первый раз. Несмотря на тесноту и затхлую атмосферу, лотерейные билеты и запах табака, во мне что-то щелкнуло. Мне нужно быть здесь. Память подкинула ассоциации с чем-то, что я написал раньше, и я пролистал страницы блокнота назад.
Может статься, что важнейшие решения в нашей жизни мы принимаем без участия рассудка. Есть основания так полагать. Можно ли в этом случае говорить о чем-то, что напоминает понятие судьба? Вполне вероятно.
Сформулировано было прекрасно, и я чувствовал себя Кроликом из «Винни Пуха».
Кроликом, которого Винни Пух хвалил за его интеллект и невероятный мозг. Очень может быть, именно эти прекрасные свойства и привели к тому, что Кролик никогда ничего не понимал.
Я так много знал, но ничего не понимал.
* * *
Без четверти шесть в дверь постучали, и я подскочил на своем кресле, в котором сидел в полудреме. Дьявол! На несколько секунд я растерялся. Я знал, кто стучит и в чем дело, но не знал, как меня угораздило в это ввязаться. Заглянул внутрь себя и обнаружил, что решение уже принято, с участием или без участия рассудка, так что я пошел и открыл дверь.
– Красивый свитер, – сказал Томас и вошел, не дожидаясь приглашения.
На мне по-прежнему был синий свитер, который подарила мама, но именно об этом я не хотел говорить Томасу. У него был черный рюкзак. Он был одет в черные джинсы и куртку, в карманы которой засунул руки, когда ходил по моей комнате со словами:
– Ага, вот ты где прячешься, как жиденок. Ты хотел в этой одежде пойти, что ли?
– Я к такому не привык. А ты?
– Делал ли я это раньше, ты это хочешь спросить?
– Да.
– Думаешь, что если да, то я тебе расскажу?
– Думал, ты сказал, что знаешь меня.
– Да. Точно. Надень что-нибудь темное.
Что-то во мне опустилось, когда я рылся в шкафу и искал темно-синее пальто, которое я перестал носить, потому что оно было мне мало и износилось. Меня расстроил скинхед, утверждающий, что я произвел впечатление ненадежного человека, – что говорит обо мне этот факт? Возможно, он ко всему прочему был прав. Я даже сам себе не доверял.
Томас ухмыльнулся, когда я надел пальто.
– Выглядишь как опустившийся интернатовец.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Томас дал мне какой-то пластмассовый предмет размером с коробку для кассеты с картинкой Дональда Дака. Только когда я заметил антенну с одной стороны, я понял, что это переносная рация. Томас показал такую же, только с картинкой Микки-Мауса, и сказал:
– Для связи.
– Эти, что ли, для связи?
– Да. А у тебя есть получше предложение?
– Ну, мне просто…
– …захотелось, чтобы у меня была рация, как у коммандос, чтобы каждая собака знала, для чего она?
– Они хоть работают?
Томас отошел назад к столу, нажал на кнопку сбоку и сказал в микрофон:
– Жиденок, я нацик, прием.
Через клюв Дональда Дака я услышал его голос; звучал он глухо, но слова я различал. Я нажал на кнопку в своей рации и не придумал ничего лучше, чем ответить:
– Микки, я Дональд. Конец связи.
