Только черта помяни. На лестнице я встретил ту самую пару, хотя не видел их уже несколько месяцев. Если и был кто-то, чьи потусторонние откровения могли отпугнуть, то это были эти двое.
Они были бледны как трупы, и здесь я вкладываю в это слово буквальное значение. Та мертвенность, которой я их наделил из-за поведения, теперь проникла в их физическую сущность. Светлые волосы женщины, которые раньше можно было снимать для рекламы шампуня «Тимотей», висели сосульками вдоль ее лица, а сама она тяжело дышала, прислонившись к стене. Мужчина, который раньше выглядел как герой боевика, полностью утратил этот вид, и я, пожалуй, так назову произошедшие с ним изменения: он пооблез. С него как будто все сползало и свисало, и ему приходилось опираться на большую коробку, которая стояла между ними.
Несмотря на всю трагичность их внешнего вида, я не смог не рассмеяться. Судя по тому, что было написано и нарисовано на коробке, в ней был двадцативосьмидюймовый цветной телевизор «Грюндиг». Мужчина посмотрел на меня из-под грязной челки и спросил:
– Что ты смешного увидел?
– Просто думал, вы прекратили смотреть телевизор.
– Мы передумали.
Должно быть, он считал, что тот эпизод, когда я несколько месяцев назад стоял и подслушивал, остался в прошлом, потому что кивком показал на коробку и сказал:
– Берись за ручку.
Переноска телевизора явно подкосила женщину. Она не отреагировала, когда я засунул блокнот за пояс и взялся за коробку с ее стороны. Просто стояла, прислонившись к стене и тяжело дыша.
Телевизор был тяжелый, и мы наверняка не осилили бы эти два этажа, если бы я не взялся за коробку сзади, приняв на себя большую часть веса. Когда мы поднялись на площадку, мужчине пришлось схватиться за дверную ручку, чтобы не упасть. Ему едва хватило воздуха, чтобы выдавить из себя: «Спасибо», так что на пиво и приятное времяпрепровождение в этот раз нельзя было рассчитывать. Вместо ответа я кивнул и пошел обратно вниз по лестнице.
Женщине удалось преодолеть всего несколько ступенек, тяжело опираясь на перила, как будто ей было сто лет. Когда я спустился, обернулся и посмотрел на нее, у меня непроизвольно перехватило дыхание.
Она была одета в тонкое светлое пальто, и я даже увидел воротник поло, так что под пальто на ней был надет свитер. Несмотря на это, сквозь все слои одежды просочилось столько крови, что на задней части пальто расплылось растянутое пятно размером с мяч для регби. Я поднялся на несколько ступенек вверх по направлению к ней и спросил:
– Я могу чем-то?.
Рукой, которая не лежала на перилах, она сделала судорожный останавливающий жест и издала горлом какой-то сдавленный шипящий звук – таким прогоняют кошку, которая клянчит еду в открытом кафе. Я видел, как она с усилием преодолевает еще несколько ступеней, и появилось побуждение подставить ей подножку, но вместо этого оставил ее и покинул дом.
За обедом в башне Кунгстурнет записал несколько предположений о том, что произошло с Парой мертвецов, но я не стану о них рассказывать, потому что они оказались абсолютно ошибочными.
Начинание Пары мертвецов выходило за рамки моего воображения. Когда придет время, я вынужден буду это описать, но пока отмечу только, что в их случае речь тоже шла о том, чтобы подогнать друг к другу мир луга и наш мир. Можно сказать, что луг протек, и эту течь было очень сложно остановить, когда она уже случилась.
* * *
Только когда я вернулся в прачечную на следующий день, потому что у меня было забронировано время в душевой, я заметил, что случайно забыл футболку охотников за Пальме, когда выгружал одежду из сушильного барабана. Теперь кто-то аккуратно повесил ее на вешалку, а вешалку нацепил на крючок на стене, так что карикатура попала на всеобщее обозрение.
Я считал футболку отвратительной и не хотел иметь к ней отношения, поэтому оставил ее висеть там. А вообще это был странный поступок: повесить мерзкую футболку на вешалку, как будто это дорогая рубашка. Может быть, человек, нашедший футболку, сочувствовал девизу на ней? В этом случае мог бы забрать ее себе. Я зашел в душевую.
То, что в этот раз произошло на лугу, позднее обрело решающее значение, но я совсем не осознавал этого тогда, как и в случае с бежевым пальто. Я приведу записи из «Другого места», и после этого изменится характер настоящего повествования, потому что изменился мой способ мыслить или, скорее, не мыслить.
* * *
Я обожаю свое монструозное тело: оно для меня значит все, чего я желал и по чему тосковал. Я сделан и склеен из магии, которая течет по жилам как нектар, и я воспроизвожу слепок с себя самого, который разделяю на куски, поджигаю и снова собираю, прежде чем он растворится в дожде искр на глазах теней моих соседей – молчаливой публики.
Этого недостаточно. Я создаю Каролу Хеггквист
[26], всеобщую любимицу, и растягиваю ее на золотой дыбе, так что у нее лопается кожа на сгибах локтей, и я могу видеть натянутые окровавленные сухожилия, готовые порваться. Она кричит от боли – я превращаю эти крики в песни а потом вновь собираю ее. Я еще не закончил. Не хватает последнего штриха. Вижу Ребуса в траве и притягиваю к себе. Когда я крепко держу его крючками щупалец, слышится детский крик.
Не обращаю на него внимания и рву игрушку на куски. Крик умолкает, и внутри меня умирает что-то, что я на самом деле хотел убить.
Смотрю по сторонам пылающими очами. На лугу пусто. Только тени соседей и остатки Ребуса. Я могу делать все, что хочу. И все равно.
– Что? – кричу я в пустое синее небо. – Что?
Я творю еще больше магии, больше миражей, показываю представление тысячелетия в состоянии экстаза, но во всем этом все равно что-то отсутствует, что-то самое последнее.
Что?
* * *
Когда я вернулся домой, у меня чесалось все тело, и больше всего шрам в форме креста на правой руке. Я начал царапать кожу, пока она не покрылась красными полосами, так что я сдержал себя. Вспомнилось расплывающееся кровавое пятно на спине у Мертвой жены, и я сжал кулаки и опустил руки. Постоял несколько минут по стойке «смирно», потом достал билет с телефоном Томаса и позвонил. После семи гудков я услышал его раздраженное «алё?»
– Это Йон.
– Подожди.
На заднем плане слышалась музыка и голоса, все мужские. Я разобрал слова: «Мужчины в кепках, как…» У телефона наверняка был длинный провод, потому что звуки начали удаляться. Закрылась дверь, и голоса стали почти неслышны. Томас перешел сразу к делу.
– Ты получишь еще четыре тысячи.
– Почему так мало?
– Не те обстоятельства.
Я чувствовал, что обсуждать это дальше бессмысленно, поэтому вместо этого спросил о том, что на самом деле было причиной моего звонка.
