– Нужно больше крови, – сказал я. – Ему нужно больше крови.
– Откуда ты знаешь? – спросила Сусанна.
– Я ничего не знаю. Просто догадываюсь. Если у кого-то есть более точное предложение, не стесняйтесь делиться.
Ни у кого не было лучшего предложения. Я снова наклонился над краем и поставил острие ножа на то место, где начиналась одна из линий крестообразного рубца. Несмотря на то, что я много раз причинял себе боль, я почувствовал сопротивление. С одной стороны, это будет рана гораздо больших размеров, чем раньше, и будет действительно больно, а с другой стороны, я разрушу то, что тело залечило.
Я стиснул зубы и начал разрез. Первые несколько сантиметров дались легко. Нож был острым, и не нужно было сильно давить, чтобы проткнуть кожу. Потом наступила реакция. Раньше я просто делал разрез, а потом опускал руку и путешествовал. Теперь чувствовал, как нервы протестуют и через руку доносят колотящуюся боль и отвращение до мозга, который кричит: «Стоп, стоп!»
Я не остановился. Шрам тянулся на верхней стороне руки, поэтому не было риска разрезать артерию. Это было просто мясо, которое нужно было разрезать и выпустить сок жизни. Когда я дошел до запястья, то прикрыл глаза и прищурился, притворяясь, будто то, что находится передо мной, это просто кусочек бледной плоти, который я разрезал.
Другие чувства обмануть не удалось. Рот наполнился вкусом ржавого железа, и я услышал, как капли падают в ванну. Левая рука онемела и неохотно заканчивала свою работу, поэтому я сильнее обхватил рукоятку и начал двигать нож обратно к локтю крестообразным движением. Когда разрезы пересеклись, я тяжело дышал и продолжал делать разрез по направлению вверх.
Вся рука теперь была залита кровью, так что я даже не мог видеть шрам и заканчивал резать последние сантиметры вслепую.
Отпустил нож, позволив ему упасть на пол, положил пульсирующую, горящую руку на поверхность и почувствовал, что рука прилипает к ней, как будто ее тянет слабый магнит или что-то засасывает. Сквозь полузакрытые веки я увидел, что соседи тоже подняли свои ножи и резали себя дольше и глубже, чтобы белый цвет окрашивался красными потоками. Только когда изменилось освещение, я открыл глаза. Мы были на лугу.
* * *
Гуннар бежит, вздымая руки к небу. Его крики так же торжественны как и боль. Чернота на горизонте ближе, чем когда-либо, и мы словно находимся на дне мешка, который медленно завязывают У моих ног кольцо, которое носил Ларс, и его золотые пломбы. Все остальное потерялось и пропало. Я оставляю все лежать как есть.
Мы делаем все, что можем и что любим делать в этом месте, только более интенсивно и долго. Мы находимся в своих настоящих телах, мы боремся, обнимаемся, танцуем и наслаждаемся, как будто это последние минуты перед попаданием бомбы после чего все закончится.
Мы никогда не оставались в поле так надолго – и достигаем точки, когда наши луговые тела также истощаются. Я, Оке, Сусанна и Эльса по-прежнему лежим на спине в траве. Только дети в теле Эльсы продолжают двигаться, и их хихиканье поднимается в небо.
Я поворачиваю голову и вижу, как толстая дама Петронеллы движется во тьму. Она проходит всего несколько шагов, прежде чем ее тело падает под собственным весом. Пытается встать на ноги, но без опоры может только переваливаться со стороны на сторону, как выброшенный на берег кит.
Мы знаем, что она пытается сделать и почему, поэтому встаем и помогаем ей. Оке, сильнейший, хватает ее за оба запястья, а Сусанна и я берем за ноги. Луговое тело Эльсы, как и тело Петронеллы, не в состоянии сделать что-то большее, чем просто существовать. Она тащится за нами, пока мы тянем Петронеллу в темноту общими усилиями.
Чем больше мы приближаемся, тем сильнее чувствуем тягу. Тьма тянет к себе наши тела, но только Петронелла отвечает на зов. Мы не знаем, что там, но Петронелла отказывается возвращаться в обычный мир. Все что угодно лучше, чем это.
Толстая дама весит несколько сотен килограммов, и это прекрасно, и даже с этим мы справимся. Я направляю магию, чтобы ее левитировать, и это немного помогает, но до конца я не могу ее поднять. Мои силы иссякают. Мы волочим и тащим ее по траве, и ее жир шевелится под растянутой кожей.
Тьма четко очерчена и действительно поднимается, словно стена из земли, и скрывает часть неба. Когда мы в нескольких метрах от темной стены, мы не смеем и не можем идти дальше. Бессильно сидим на траве и наблюдаем за тем, как толстая дама ползет и катится вперед, подтягиваясь на пальцах, которыми вцепляется в землю. Мы слышим ее шепот: «Спасибо», – прежде чем она исчезает в темноте с глубоким вздохом.
Последнее, что я вижу перед тем как мы переносимся, это Гуннар, который бежит к нам через луг. Потом мы возвращаемся в душевую.
* * *
Мы не знали, как долго мы отсутствовали. Лампочка в потолке перегорела, и в комнате было темно. Наши тела были физически истощены, и единственное, что нам удалось сделать, – это выползти в прачечную. Я преодолел порог последним, повернулся назад и прошептал в темноту: «Петронелла? Петронелла?», не получив ответа. Я не мог различить ее фигуры на фоне света, который просачивался через окно во двор. Она была не здесь, как ей и хотелось. Я снова закрыл дверь и запер замок, прежде чем отползти и рухнуть спиной на сушилку.
Я слышал, как другие дышат в темноте, видел их контуры, когда они сидели без сил, прислонившись к стенам или машинам. Все закончилось. Мы перенеслись в последний раз. Тело Гуннара сотрясалось от рыданий – он сидел, опустив голову между колен. Он был на пути к тьме, но не успел.
Теперь он был обречен жить в этом мире, и я не думал, что это продлится долго.
Разрез на моей руке был очищен, и края раны начали затягиваться. Нас не было долго. Я пытался подумать о чем-то на тему «а что теперь?». Но не мог себе представить ничего, кроме темной стены и исполненного значения звука мотора в музыке «Stripped». Единственно разумным и возможным было то, что этот конкретный момент будет длиться вечно. Из этой комнаты, где безостановочно рыдал Гуннар, не было выхода. Возможно, я несколько раз провалился в сон. Несмотря ни на что, набрал достаточно сил, чтобы подняться на ноги, но тут раздался стук. Кто-то хотел попасть в прачечную.
– Сколько времени? – прошептал я Оке, единственному, кто носит часы, насколько я знал.
Еще раз постучали, прежде чем Оке ответил. Половина двенадцатого. Никто никогда не мылся в это время, и это даже не разрешалось. Я подошел к двери и потрогал метлу, не зная, что делать.
Только когда в дверь постучали в третий раз, я понял, что звук исходит не от входной двери, а из душевой. Кто-то был там и хотел, чтобы его выпустили. Я задержал дыхание и стал искать глазами других. Я был на сто процентов уверен, что Петронеллы там не было, когда я выходил из комнаты. Тэт, кто стучал, прибыл… недавно.
До этого момента мы контролировали ситуацию, или, по крайней мере, она была предсказуемой, ведь даже приход тяжелого наркомана предсказуем. Наркоман может быть потерян в глазах общества, но все еще знает, чего должен придерживаться. Это было что-то новое, такого последствия нашего путешествия мы еще не обсуждали. Что-то было сотворено.
