– Протяни руку, я подам твои вещи, – сказала Адриана.
Монтальбано покорно вытянул руку.
Тогда она добавила:
– А теперь я отвернусь, не переживай.
И пока Монтальбано непослушными руками натягивал на себя одежду, ее смех, к пущему его унижению, звенел не умолкая.
– Опаздываю, – сказала Адриана, когда они подошли к машине. – Пустишь меня за руль?
Она уже поняла, что гонщик из Монтальбано никакой.
И всю дорогу – весьма недолго, поскольку в мгновение ока они уже очутились на парковке перед тратторией, – ее правая рука лежала у него на колене, а вела она одной левой. То ли от такой манеры вождения, то ли все-таки от жары комиссар обливался по́том.
– Ты женат?
– Нет.
– А девушка есть?
– Да, но она живет не в Вигате.
Вот зачем он это ляпнул?
– Как ее зовут?
– Ливия.
– Где ты живешь?
– В Маринелле.
– Дай мне свой домашний телефон.
Монтальбано продиктовал номер, она повторила.
– Запомнила.
Приехали. Комиссар открыл дверь, Адриана тоже. Вышли из машины, она положила руки ему на талию, легонько коснулась губами губ, сказала:
– Спасибо. – И рванула с места под визг шин, а комиссар стоял и смотрел ей вслед.
В участок он решил не ехать, а отправился сразу в Маринеллу. Было почти шесть, когда, надев плавки, он открыл дверь на веранду. И обнаружил там уютно устроившуюся троицу лет двадцати: двух парнишек и девчонку, которые явно толклись там целый день – и поели, и попили, и одежду развесили. На пляже с полсотни отдыхающих пытались поймать последние лучи уходящего солнца.
Песок при этом был усеян бумажками, объедками, пустыми банками и бутылками – помойка, да и только. В помойку превратилась и веранда: по всему полу бычки сигарет и косяков, банки из-под пива и кока-колы.
– Перед уходом чтоб все подчистили, – бросил комиссар, спускаясь по ступенькам к морю.
– Подчисти себе зад, – сказал кто-то из парней ему в спину.
Другой парень и девушка засмеялись.
Он мог бы притвориться, что не слышит, но вместо этого развернулся и медленно двинулся назад.
– Кто это сказал?
– Я, – сказал тот из двоих, что покрепче, с наглой рожей.
– Иди сюда.
Тот оглянулся на товарищей.
– Сейчас угомоню дедулю и вернусь.
Взрыв хохота.
Парень встал перед ним, расставил ноги пошире, вытянул руку, толкнул.
– Шел бы ты купаться, дедуля.
Монтальбано замахнулся левой, тот уклонился, и тогда правый кулак, в точности как было задумано, влепился ему в физиономию, так что парень тяжело грохнулся наземь, почти в отключке. Прямо не кулак, а дубина. Смех тех двоих резко оборвался.
– Когда вернусь, чтобы все было убрано.
Чтобы добраться до мало-мальски чистой воды, пришлось заплыть подальше, потому что у берега качалась на волнах всякая гадость: от какашек до пластиковых стаканчиков.
Прежде чем плыть обратно, Монтальбано осмотрел берег, выискивая, где поменьше людей, а значит, и вода, возможно, чище. Правда, в результате пришлось полчаса брести до дома вдоль моря.
Ребята уже ушли. И на веранде было прибрано.
Под душем, который так и не стал ни капли прохладнее, комиссар подумал об ударе, которым вырубил парня. Неужели он все еще силен? Потом понял, что дело не только в силе – так, одним махом, вышло все напряжение, скопившееся за этот долгий праздничный день.
15
Поздним вечером семьи с хнычущими и орущими отпрысками, поддатые драчуны, парочки, прилипшие друг к другу так, что между ними и ножа не просунуть, мачо-одиночки с телефоном у уха, еще парочки с гремевшими на всю громкость радио, СD-плеерами и прочей звуковой аппаратурой наконец-то покинули пляж.
Они ушли, но весь мусор остался.
«Мусор, – подумал комиссар, – это теперь верный знак, что здесь ступала нога человека: говорят, и Эверест давно превратили в помойку, даже из космоса сделали свалку».
Через десять тысяч лет о том, что когда-то на Земле жили люди, можно будет догадаться лишь по гигантским кладбищам битых автомобилей – дошедшему из глубины веков памятнику нынешней цивилизации.
Посидев немного на веранде, Монтальбано почувствовал запашок: хотя скопившегося на пляже мусора в темноте было не видно, на жаре он ускоренно разлагался, и вонь явственно ощущалась.
На улице теперь не посидишь. Впрочем, в доме тоже: если задраить окна, чтобы не проникало зловоние, от накалившихся за день стен тоже будет не продохнуть.
Поэтому комиссар оделся, сел в машину и поехал в Пиццо. Доехав до последнего дома, остановился, вышел и зашагал к лестнице, что вела на пляж.
Сел на верхней ступеньке и закурил.
С местом он угадал – здесь было высоко, и запах гниющего мусора, которым наверняка был завален и этот пляж, сюда не долетал.
Помимо воли он думал об Адриане.
Просидев так пару часов, Монтальбано решил для себя, что чем меньше будет с этой девушкой видеться, тем лучше. Встал и поехал в Маринеллу.
– Что там вчера сказала синьорина Адриана? – спросил Фацио.
– Сказала одну вещь, которой я хоть и не знал, но о которой догадывался. Помнишь, Дипаскуале заявил, а Адриана потом подтвердила, что Ральф набросился на Рину, а Спиталери ее спас?
– Конечно, помню.
И комиссар рассказал ему все: как Спиталери с тех пор ходил за Риной по пятам, как накинулся на нее в машине, как ее спасло лишь появление крестьянина. Рассказал и как из бедняги вытянули все кишки из-за найденной у него дома сережки, хотя к преступлению он отношения не имел. Но ни слова о поездке с Адрианой в Пиццо и о том, что там случилось.
– В итоге, – резюмировал Фацио, – у нас вместо версий шиш с маслом. Убийца не Ральф, потому что он импотент, не Спиталери, потому что он был в отъезде, не Дипаскуале, потому что у него алиби…
– У Дипаскуале, по сравнению с прочими, положение довольно шаткое, – заметил комиссар. – Такое алиби несложно и подстроить.
– Это верно, но поди докажи.
– Синьор комиссар, там до вас прикурор Домазева.
– Соедини.
– Монтальбано? Я решился.
– Да, слушаю.
– Я ее сделаю!
И с этим он звонит ему?
– Кого?
– Пресс-конференцию.
– А какая в ней нужда?
