– Об этом тоже потом.
Ели они молча, то и дело переглядываясь, и вдруг Монтальбано почувствовал, как ему в колено ткнулась коленка Адрианы. Он чуть развел ноги, и ножка девушки тут же проскользнула между них. Второй ногой она захватила в плен его ногу, крепко стиснув.
Каким-то чудом комиссар не поперхнулся вином. Но почувствовал, что краснеет, и тут же сам на себя рассердился.
Потом Адриана указала на морских улиток:
– Как их едят?
– Подцепляют и вытаскивают двузубой вилочкой, я ее положил тебе с другими приборами.
Адриана попробовала, но у нее ничего не вышло.
– Давай лучше ты.
Она открыла рот, и Монтальбано положил туда извлеченную из раковины улитку.
– Вкусно. Еще.
Каждый раз, когда она приоткрывала ротик в ожидании улитки, Монтальбано был близок к инфаркту.
Бутылка вина опустела в мгновение ока.
– Пойду принесу вторую.
– Нет, – сказала Адриана, крепче стискивая плененную ногу. Но, видимо, заметила замешательство и смятение Монтальбано, потому что тут же его отпустила. – Ладно, иди.
Вернувшись с открытой бутылкой, комиссар сел не на стул, а на скамейку рядом с Адрианой.
Они закончили есть, и Монтальбано убрал со стола, оставив только бутылку и бокалы.
Когда он снова присел, Адриана обвила его руку своей и опустила голову ему на плечо.
– Почему ты все время убегаешь?
Пришло время для серьезного разговора? Может быть, так и лучше: поговорить наконец начистоту.
– Адриана, честное слово, мне совершенно не хочется никуда убегать. Редко бывает, чтобы кто-то мне нравился так сильно, как ты. Но ты понимаешь, что у нас тридцать три года разницы?
– Я же не замуж за тебя собираюсь.
– Согласен, но все равно. Я уже, считай, старая развалина, и, думаю, не годится… Тебе бы кого-нибудь более подходящего по возрасту…
– Более подходящий по возрасту – это какой? Двадцать пять лет? Тридцать? А ты их видел? Слышал их разговоры? Знаешь, как они себя ведут? Да они понятия не имеют, что такое женщина!
– Понимаешь, я для тебя – мимолетное увлечение, но ты для меня, боюсь, станешь чем-то намного бо́льшим. В моем возрасте…
– Хватит этих разговоров про возраст! И не думай, что мне просто захотелось тебя, как мороженое. Кстати, а есть у тебя?
– Мороженое? Есть.
Он вытащил брикет из морозилки, но оно было твердое – не разрезать. Принес на веранду.
– Сливочное с шоколадом. Будешь? – спросил Монтальбано, садясь на прежнее место. И она опять обвила его руку своей и положила голову на плечо.
За какие-то пять минут мороженое оттаяло до нужной кондиции. Адриана съела его молча, не меняя положения. И, убирая стоявшее перед ней пустое блюдечко, Монтальбано увидел, что она плачет. Сердце у него сжалось. Он попытался приподнять ее голову, заглянуть в лицо, но она уперлась.
– И еще одно тебе надо уяснить, Адриана. Что я уже много лет в отношениях с женщиной, которую люблю. И что я всегда, как мог, старался хранить верность Ливии, которая…
– …недоступна, – сказала Адриана, подняв голову и глядя ему прямо в глаза.
Должно быть, что-то подобное случалось в битвах стародавних времен с осаждаемыми замками. Они стойко держались, сносили голод и жажду, поливали кипящим маслом всех, кто лез на стены, и казались совершенно неприступными. А потом один-единственный меткий выстрел из катапульты – и всё: железные ворота вдруг рушатся, и осаждающие врываются внутрь, не встречая более сопротивления.
«Недоступна». Адриана подобрала верное слово. Что услышала она в его голосе, когда он это слово произнес? Гнев? Ревность? Слабость? Одиночество?
Монтальбано обнял ее и поцеловал. Ее губы пахли сливками и шоколадом.
Он будто тонул в этой августовской жаре.
Потом Адриана сказала:
– Пойдем в дом.
Они встали, не разжимая объятий, и тут кто-то позвонил в дверь.
– Кто это может быть? – спросила Адриана.
– Это… это Фацио. Совсем забыл. Я просил его прийти.
Не говоря ни слова, Адриана ушла и закрылась в ванной.
Едва выйдя на веранду и увидев два бокала и два блюдца из-под мороженого, Фацио тут же спросил:
– У тебя тут кто-то еще?
– Да, Адриана.
– А. Уже уходит?
– Нет.
– А.
– Вино будешь?
– Нет, спасибо.
– А мороженое?
– Нет, спасибо.
Присутствие девушки явно его раздражало.
19
Они сидели на веранде уже почти час.
Но сгустившаяся ночь не принесла с собой и намека на прохладу. Наоборот, было чувство, что жара лютует все сильнее, будто не долька луны висела в небе, а солнце в зените.
Монтальбано наконец умолк и взглянул на Фацио.
– Что скажешь?
– Вы хотите вызвать Спиталери в отделение, устроить ему допрос-марафон на сутки без перерыва и, когда он наконец дойдет до ручки, подсунуть ему внезапно синьорину Адриану, которую он раньше не видел. Все так?
– Более-менее.
– И вы считаете, что, увидев сестру-близняшку убитой им девушки, этот тип тут же расколется и во всем признается?
– По крайней мере, надеюсь.
Фацио скривился.
– Не одобряешь?
– Комиссар, это же преступник. У него шкура пуленепробиваемая. Как только вы его вызовете в участок, он тут же насторожится и будет начеку, потому что знает, что от вас можно ждать чего угодно. Возможно, при появлении синьорины его и впрямь кондрашка хватит, да только виду он, конечно, не подаст.
– То есть ты считаешь, что внезапная встреча не поможет?
– Да нет, может, и поможет, но только устроить ее надо не в отделении.
Молчавшая до сих пор Адриана его поддержала:
– Я согласна с Фацио. Место не годится.
– А какое, по-твоему, подойдет?
– Позавчера до меня вдруг дошло, что после строительной амнистии этот дом купят другие люди и будут там жить. И мне это показалось неправильным. Что в той гостиной, где зарезали Рину, кто-то еще будет петь, шутить…
Она тихо всхлипнула. Монтальбано машинально накрыл ее руку своей. Фацио это заметил, но не выказал ни малейшего удивления.
Адриана овладела собой.
– И я решила поговорить с папой.
– Что ты хочешь сделать?
