– Это Монтальбано. Понимаю, уже поздно, вы закрываетесь. Но если мы подъедем вчетвером вместе с трехлетним пацаненком максимум через полчасика, может, вы нас покормите?
– Для вас мы завсегда открыты.
Как обычно бывает, когда опасность уже миновала, на всех вдруг напала такая смешливость и такой волчий аппетит, что Энцо, глядя, как они без конца хохочут и метут все так, будто неделю не ели, не выдержал и спросил, что они отмечают. Бруно разошелся, как пьяный: вскакивал и махал руками, уронил сперва вилку с ложкой, потом стакан, который, по счастью, не разбился, и под конец опрокинул Монтальбано на брюки бутылочку с маслом. Комиссар на долю секунды пожалел, что слишком быстро достал его из ямы. Но тут же устыдился этой мысли. После обеда Ливия с друзьями вернулись в Пиццо, Монтальбано же сбегал домой, переоделся и отправился на работу.
Вечером он спросил у Фацио, может ли кто-нибудь подбросить его на машине.
– Да, комиссар. Галло.
– А больше никого нет?
Ему совершенно не хотелось повторять утренние гонки в Индианаполисе.
– Не-а.
Едва сев в машину, он взмолился:
– Галло, сейчас спешки нет. Не гони.
– Так вы сами скажите, сколько мне держать.
– Тридцать, не больше.
– Тридцать?! Комиссар, я так и водить-то не умею. Еще, чего доброго, врежемся. Может, хотя бы пятьдесят – шестьдесят?
– Ну ладно.
Все шло нормально, пока они не свернули с шоссе на ведущую к домику грунтовку. Едва они поравнялись с тем из домов, что поплоше, как на дорогу выскочила собака. Галло рванул руль в сторону и только чудом не врезался во входную дверь. Правда, разбил стоявший рядом глиняный кувшин.
– Порча имущества, – заметил Монтальбано.
Пока они выходили из машины, дверь домишки открылась и появился крестьянин лет пятидесяти: бедно одетый, в замызганной кепке.
– Чего там? – спросил он, зажигая висевшую над дверью лампочку.
– Мы разбили ваш кувшин и хотели бы возместить ущерб, – отвечал Галло на самом что ни есть правильном итальянском.
Реакция была странная. Мужчина бросил взгляд на служебную машину, молча развернулся, выключил лампочку и скрылся за дверью. Галло остался стоять столбом.
– Просто он увидел, что мы на полицейской машине. Похоже, он нас недолюбливает, – сказал Монтальбано. – Попробуй постучать.
Галло постучал. Никто не открыл.
– Эй, там, в доме!
В ответ тишина.
– Поехали, – сказал комиссар.
Лаура с Ливией накрыли на террасе. Томный вечер навевал сладкую грусть, дневной зной как по волшебству сменился приятной прохладой, в небе плавала луна – до того яркая, что можно было ужинать и без света.
Женщины приготовили легкую закуску: у Энцо они ели поздно и к тому же натрескались до отвала.
За столом Гвидо рассказал о своей утренней встрече с крестьянином.
– Как только я ему сказал, что пропал ребенок, он сразу «ай-ай-ай», убежал в дом и заперся. Стучал-стучал – он не открывает.
«Выходит, не только полицию он не любит», – подумал комиссар. Но о том, что его встретили точно так же, промолчал.
После ужина Гвидо и Лаура предложили прогуляться вдоль моря при луне. Ливия отказалась, Монтальбано тоже. По счастью, Бруно отправился на прогулку с родителями.
Какое-то время они просто лежали в шезлонгах и наслаждались тишиной, нарушаемой лишь мурлыканьем Руджеро, развалившегося на животе у комиссара.
Потом Ливия сказала:
– Ты не сводишь меня туда, где нашел Бруно? А то с тех самых пор, как мы вернулись, Лаура мне даже не дала пойти посмотреть, куда он свалился.
– Хорошо. Только возьму в машине фонарик.
– У Гвидо тоже где-то был фонарик. Пойду поищу.
Они встретились у откопанного окна с включенными фонариками в руках. Монтальбано влез туда первым, убедился, что на полу нет крыс, и подал руку Ливии. Вслед за ними, разумеется, в окно проскользнул и Руджеро.
– Невероятно! – воскликнула Ливия, разглядывая ванную.
Было сыро и душно, проникавшего через единственное окошко свежего воздуха явно не хватало, чтобы проветрить помещение.
Они прошли в комнату, где комиссар нашел Бруно.
– Лучше тебе не заходить, Ливия. Тут целое болото.
– Представляю, как он перепугался, бедняжка! – посетовала Ливия, переходя в гостиную.
В лучах фонариков они увидели затянутые в пленку оконные рамы. А у одной из стен Монтальбано разглядел внушительный сундук. И чисто из любопытства – раз уж он не был заперт ни на замок, ни на задвижку – его приоткрыл.
В этот миг лицо у него стало точь-в-точь как у Кэри Гранта в фильме «Мышьяк и старые кружева». Комиссар резко захлопнул крышку и уселся сверху. Когда луч от фонарика Ливии скользнул по его лицу, он машинально улыбнулся.
– Что ты улыбаешься?
– Я?! Я не улыбаюсь.
– А зачем тогда сделал такую физиономию?
– Какую?
– Что там в сундуке? – спросила наконец Ливия.
– Ничего, пусто.
Разве мог он сказать, что увидел внутри труп?
4
С романтической прогулки по берегу моря при луне Лаура с Гвидо вернулись ближе к полуночи.
– Это было потрясающе! – воскликнула Лаура с жаром. – Именно то, что нужно после подобного дня!
Гвидо ее пыл разделял лишь отчасти, поскольку Бруно на полдороге сморил сон и ему пришлось нести сына на руках.
Вернувшись с Ливией из квартиры-призрака и усевшись обратно в шезлонг, Монтальбано терзался сомнениями почище Гамлета: сказать или не сказать?
Если он скажет про труп на нижнем этаже, как пить дать поднимется неописуемый тарарам и ночь будет испорчена. Он ничуть не сомневался, что Лаура ни на минуту не останется под одной крышей с незнакомым трупом и потребует ехать ночевать куда-нибудь еще.
А куда? В Маринелле комнаты для гостей нет. Придется потесниться. Каким же образом? Он представил себе, как Лаура, Ливия и Бруно устроятся на его двуспальной кровати, Гвидо – на диване, а сам он – в кресле, и содрогнулся.
Нет, так не пойдет, лучше в гостиницу. Но где они найдут в Вигате среди ночи открытую гостиницу? Скорей уж надо искать в Монтелузе. Что означает бесконечные созвоны, поездку в Монтелузу и назад в качестве дружеской поддержки и, наконец, последней каплей – неизбежные препирательства с Ливией до утра.
– Что, другого дома не было?
– Ливия, солнышко, откуда ж я знал, что там мертвец?
