– Вам бы доктору показаться.
– Потом, потом. Вот только этой хренотени не хватало! Слушай, у меня в багажнике две куклы. Ту, что из квартиры Пальмизано, прикажи вернуть на место тем же способом, в чемодане. А вторую положите в тот же чемодан и уберите в гараж, чтобы была под рукой.
– Сейчас сделаем!
Наконец-то удалось избавиться от этой заморочки!
Но комиссар ошибался.
Эти две куклы продолжали доставать его даже на расстоянии. Столько сглаза не исходило даже от мумии Тутанхамона! Через полчаса боль в шее стала нестерпимой. В таком виде за руль не сесть. Мими Ауджелло подвез его в травмпункт при больнице Монтелузы.
Спустя час на шее комиссара красовался белый воротник, в котором вообще невозможно повернуть голову, и он двигался как Франкенштейн.
Вернувшись в контору, он заперся в кабинете и четверть часа матерился: отводил душу.
Ему не хотелось идти к Энцо с этой штуковиной на шее. И вообще: он не был уверен, что ему удастся есть и пить, не пачкая одежду и скатерть, как это делают шестимесячные младенцы и слюнявые старые маразматики. Лучше потренироваться дома, в одиночестве.
Но тут позвонил Катарелла.
– Кто-то на тилифоне, спрашивают вас, лично и персонально.
– Кто-то, кого послал некто?
Естественно, Катарелла не понял шутки.
– Никак нет, синьор комиссар, он не от синьора Некто, он от шведской синьоры, вашей подруги, синьоры Стремстрем.
Наверное, тот молодой человек, о котором говорила Ингрид.
– Переключи.
– Комиссар Монтальбано?
– Да.
– Я Артуро Пеннизи, простите, если отвлекаю, Ингрид сказала, что я могу позвонить.
– Вы хотели со мной встретиться?
– Да.
– У вас есть машина?
– Да.
– Предпочитаете у меня дома или в конторе?
– Где удобнее вам.
– Тогда подъезжайте сегодня к семи вечера в комиссариат. Хорошо?
– Отлично. Благодарю за любезность.
У этого Артуро явно хорошие манеры.
Поскольку он помнил, что холодильник почти пуст, комиссар решил по пути домой заскочить в закрывающийся гастроном. Купил свежего хлеба, вяленых оливок, консервы с тунцом в собственном соку, копченой колбасы и ветчины. Накрыл на веранде и сел обедать.
Воротник не позволял ему наклонять голову, и он не видел стоявшей на столе тарелки с едой. Проблема решилась перестановкой тарелки сантиметров на сорок от себя. Чтобы наполнить стакан, его приходилось держать в вытянутой руке. И третье, что он понял: рот широко не открыть.
Так что больших препятствий, чтобы питаться на людях, не было. Убрав со стола, он прилег вздремнуть, добрать сна после прошлой ночи. Но никак не мог найти удобное положение для головы.
Проснулся часа в четыре и позвонил в контору. Новостей никаких, так что можно было позволить себе не торопиться.
Когда Катарелла известил о прибытии молодого человека, комиссар уже два часа маялся от скуки. Мертвый штиль сотворил чудо: на его письменном столе вместо тонны бумаг на подпись лежал от силы килограмм. Он нарочно оставил эту стопку: мысль о том, что придется сидеть в конторе совершенно без дела, приводила его в содрогание.
Артуро Пеннизи был вылитый Гарри Поттер лет двадцати.
Даже очочки такие же. Войдя в кабинет, он совершенно не смутился, заговорил первым и сразу взял быка за рога.
– Я попросил Ингрид представить меня вам, потому что очень интересуюсь вашими методами расследования.
– В полицейские собрались?
– Нет.
– Думаете изучать криминологию?
– Нет.
Монтальбано взглянул на него вопросительно, и тот счел нужным уточнить:
– Я учусь в университете на втором курсе, изучаю философию, хочу стать эпистемологом.
У него полная ясность в голове. Однако в голосе не слышалось энтузиазма, свойственного его ровесникам, наметившим свой путь и собирающимся пройти по нему до конца.
Но, насколько помнил Монтальбано, эпистемология – это часть философии науки. А что общего между философией науки и убийством?
– А почему вас интересуют мои, как вы их называете, методы расследования? Ведь они совершенно ненаучные.
– Простите, я, видимо, неудачно выразился. Меня интересует работа вашего мозга, когда вы проводите расследование.
– Дважды два – четыре.
– Не понял, извините.
– Я вкратце описал вам, как работает мой мозг.
Гарри Поттер впервые улыбнулся.
– Вы не обидитесь, если я скажу, что не верю?
– Слушайте, я не хотел вас разочаровывать, но уверяю, что…
– Позвольте мне проявить настойчивость. Можно привести пример, который имеет к вам непосредственное отношение?
– Пожалуйста.
– Ингрид рассказала мне, как вы познакомились.
– И?
– В ваших глазах Ингрид должна представлять собой число четыре, то есть сумму двух и двух.
– Объясните-ка.
– Она рассказала, что все было подстроено так, что главные улики в преступлении падали на нее, но вы в это не поверили. То есть вы не поверили тогда, что дважды два – четыре.
А парнишка умен, ничего не скажешь.
– Видите ли, в тот раз…
– В тот раз, если позволите, вы поняли на определенном этапе расследования, что покорное следование правилам арифметики приведет к ошибке. И выбрали другой путь. Это меня и интересует. Когда и как у вас происходит этот перелом. Как ваш мозг сумел отказаться от твердой почвы очевидности и ступить на зыбучие пески предположений?
– Порой я и сам не могу этого объяснить. Но чего вы хотите от меня на практике?
– Позвольте мне быть рядом с вами во время работы. Заверяю вас, я не доставлю никаких хлопот, не буду вмешиваться, поверьте, я просто буду молча наблюдать.
– Не сомневаюсь в этом, но вам не повезло.
– В каком смысле?
– В том смысле, что сейчас у меня нет никакого расследования. Давайте так. Оставьте мне свой номер телефона. Если попадется что-то интересное, я вас извещу.
На лице Артуро появилось детское разочарование; комиссару стало его жаль: тот выглядел словно ребенок, которому не дали конфетки. Юноша вызвал в нем симпатию, а комиссару давно хотелось пообщаться с умным человеком. Он решил вручить ему нечто вроде утешительного приза.
– Слушайте, со мной в последние дни происходит что-то странное. Но сразу предупреждаю: речь идет не о преступлении.
