Фацио изумленно взглянул на комиссара:
– Вы. Раз им будет заниматься Семинара, ясно, что мы…
– И что с того? Он будет заниматься официально, а мы продолжим заниматься, не ставя никого в известность.
Глаза Фацио радостно заблестели.
– И потом, я уверен, что Семинара – а он вовсе не дурак – сам попросит нас о содействии.
И правда, не прошло и четверти часа:
– Ай, синьор комиссар! Там на тилифоне синьор Семената, говорит, что он калека из Монтелузы.
– Привет, Монтальбано.
– Привет, Семинара.
– Задал же мне начальник задачку! Прости, приходится подчиняться. Твой Фацио сказал, что вы уже немного продвинулись. Мне бы крайне пригодилось узнать, до чего вы докопались. Если, конечно, ты не возражаешь.
Семинара тщательно подбирал выражения – видать, в курсе сложного характера «калеки» Монтальбано.
– Заезжай в любое время.
– Завтра, часов в десять? – с облегчением выдохнул Семинара.
– Годится.
– Ах да, вот еще что. Фацио сказал, что семья очень бедная и что, по вашей версии, похищение преследовало сексуальные цели.
– Мы почти уверены.
– Тогда, наверное, незачем ставить на прослушку их домашний телефон?
– Соглашусь.
15
Комиссар отправился на обед.
Несмотря на то, что «господин начальник», то есть Бонетти-Альдериги, отстранил его от дела, комиссар не был ни зол, ни расстроен. Возможно, потому, что Семинара был мужик что надо, ответственный и упрямый. Отличная ищейка, и несомненно примет близко к сердцу похищение Нинетты.
А ведь, пожалуй, главное – как можно скорее освободить девушку, если она жива. Однако в том, что она жива, комиссар сильно сомневался.
Как только он сел за свой обычный столик, подошел Энцо с конвертом в руке:
– Принесли для вас минут десять назад.
Ты смотри! Опять объявился! Такой же конверт, адресован ему, и снова надпись «охота за сокровищем».
– А кто принес?
– Мальчик. Убежал, как только передал письмо.
Тот же трюк, что и с посылкой, где лежала голова барашка. Поймал на улице мальчишку, дал ему конверт, сказал, куда отнести, вручил один евро и велел дать деру сразу после вручения. Ищи-свищи!
Он сунул конверт в карман. Соперник может подождать. Тянешь время? И я потяну.
– Что предложишь?
– Все, что захотите.
– А я все и хочу.
– Сегодня нагуляли аппетит?
– Не очень. Но если съесть по кусочку от каждого блюда, в конце концов наемся, хотя и без аппетита.
В конце концов он объелся, хотя и без желания. И впервые в жизни ему стало стыдно.
Потом, направляясь к молу, он задумался, почему устыдился своего обжорства.
Конечно, это как-то связано с похищением Нинетты. Как можно?! Бедняжка в это самое время испытывает бог знает какие страшные мучения в руках безжалостного похитителя, а ведущий расследование комиссар, тот, кто должен ее освободить, идет себе, набивает брюхо и плевать на все хотел?!
Минутку, Монтальбано, не пори чушь. А если спасатели, разыскивающие беднягу, погребенного под обломками обрушившегося здания и трое суток лишенного еды и питья, решат из солидарности и сострадания тоже трое суток ничего не есть и не пить? Что из этого выйдет? А выйдет то, что через три дня у них не будет сил оказать пострадавшему помощь.
Следовательно, пусть едят, пусть набираются сил для выполнения своей благородной миссии.
«Следовательно хрен собачий, – парировал внутренний голос. – Одно дело питаться, а другое – обжираться, как ты».
«Объясни-ка разницу».
«Питание – долг, обжорство – удовольствие».
«А вот и ошибаешься. Задам тебе вопрос: по-твоему, почему я так много ем?»
«Потому что не умеешь держать себя в руках».
«Неверно. Я могу быть зверски голодным, но, если занят расследованием, могу целыми днями обходиться без еды. Так что, когда мне это нужно, я умею держать себя в руках».
«Тогда сам скажи, почему ты так много ешь».
«Я мог бы ответить, что это связано с моим обменом веществ – ведь при таком режиме питания я должен сильно толстеть, но вес мой остается прежним, за вычетом периодов, когда мне нечем заняться, как было пару дней назад. У меня даже печень не болит. Но правда в том, что мне однажды сказал один друг: еда для меня – вроде смазки для мозгов. Вот и все. Так что хватит уже грызть себя и сгорать со стыда».
Комиссар дотащился до маяка, еле переставляя ноги.
Потому что, хоть еда и помогала ему живее шевелить мозгами, столь же несомненен был тот факт, что после плотного обеда он заметно грузнел.
Добравшись до камней, комиссар сел и в тишине и покое выкурил сигарету.
Потом стал докучать крабу, кидаясь в него камушками. И наконец решил достать из кармана конверт и прочесть очередное послание.
Прошу, поверь, любезный Монтальбано,
Терпеть тебе придется не напрасно.
Тружусь я днем и ночью неустанно,
Награда будет ценной и прекрасной.
Мой замысел бросает сразу в дрожь:
Из подлинного сотворить подмену.
Когда ее ты наконец найдешь,
От радости заплачешь непременно.
Я точно знаю, ты тогда поймешь:
Игра моя свеч стоит несомненно.
Но в чем смысл? И потом, игрок уже мог бы обойтись без этих хромоногих двустиший.
Что в них говорится-то?
Что надо еще подождать, потому что тот трудится, стараясь сделать награду еще ценнее. Что ж, успешной работы.
Вряд ли стоит читать Артуро эти никчемные вирши. Поразмыслив, комиссар решил все же, что это неправильно.
Раз уж он обещал, что тот будет его партнером в игре, придется держать слово и сообщать ему все новости. Но встречаться с парнем не хотелось: это позерство в духе юного чародея а-ля Гарри Поттер начинало порядком раздражать. Комиссар перечитал стихи и на этот раз забеспокоился. В них было что-то гнусное.
Что могло означать третье двустишие?
– Как там Ауджелло, вернулся?
– Нет, синьор комиссар.
Куда он запропастился?
– Звонки?
– Один, синьор комиссар. Звонил тот юноша, от синьоры Стремстрем…
